Призвание: маленькое приключение Майки
Шрифт:
«М»
— Дитятко, где ты ходишь-бродишь? — на Майку навалилась розовая женщина в тюбетейке. — Я уж весь «Мир» вверх дном перевернула, пока тебя искала. Думала не найду никогда. Ну, чего столбом встала, глаза пялишь? Поспешай!
— Куда? — спросила Майка, теряя остатки самостоятельности.
— Куда-куда. Ясно-море куда. К директору. На ковер.
Они спешно спустились вниз, на второй этаж. На сей раз Майка знала дорогу. В ее родной гимназии директор Марь-Семенна располагалась там же — прямо напротив лестницы надо пройти через коридор, потом в комнатку-прихожую
В проходной «Детского мира» и столик имелся, и вешалка, и стулья. Правда, использовались эти предметы по-другому. На вешалке вместо пальто и плащей висела большая клетка с веселыми канарейками, на столике высилась печатная машинка, а стул запирал одну из двух дверей, расположенных друг против друга — его ножка была просунута в дверную ручку.
— У стенки встань, — распорядилась Савонаролова. — Жди.
Сама она уселась прямо на пол перед журнальным столиком, подложив для мягкости подушку в цветастой наволочке.
— Для осанки полезно, — объяснила она и принялась колотить по клавишам печатной машинки.
Канарейки запели, запрыгали. Майка замаялась у стены.
Вот, мимо пронеслась Лизочка со своей записной книжечкой. Она глянула на Майку и, узнав, тут же потеряла к ней интерес. Протопотали Задирики, не забыв отвесить девочке церемонные поклоны. Уставившись себе под ноги, прошаркал какой-то старик с тросточкой. Пробежал фотограф Варкуша… Возле директорского кабинета все время что-то происходило. Одни входили, другие выходили, третьи не решались зайти, мялись рядом с дверью и с жалкой улыбкой исчезали. Одна только Савонаролова, как ни в чем ни бывало, изо всех сил била по клавишам старомодной машинки, рылась в сумке, мазала губы оранжевой помадой, пришивала к тюбетейке отпавшие бисеринки, а затем, вернув убор на голову, долго любовалась собой в карманное зеркальце.
Для нее эта суета была привычной. Ей было не одиноко в толчее.
Савонаролова оставалась собой и на вопросы отвечала лишь тогда, когда их говорили вслух, а не думали изо всех сил.
Майка страдала. Как часто бывало с девочкой в серьезные моменты, она хотела в туалет, но спросить стеснялась и теперь с ужасом думала, что же произойдет, если Директор Пан вызовет ее прямо сейчас.
— Чего жмешься? Иди. Тут недалеко. Как выйдешь, слева от лестницы. На двери буква «М», — произнесла наконец Савонаролова, не глядя на Майку.
Та покраснела. Несмотря на десятилетний возраст, она все никак не могла свыкнуться с этой мыслью: все знают, что девочки тоже хотят в туалет.
— А почему «М»? — спросила Майка, заподозрив злую шутку.
— Потому что «Мадамский». «Жентельменский» этажом ниже…
— А на букву «Д» нет? — спросила Майка, думая чудесное слово «Дама».
— «Детский»? — на свой лад поняла толстушка. — А зачем?
Девочка стала собираться с духом — ей не очень хотелось посещать туалет с мужской буквой. Савонаролова решительно встала, едва не обрушив со стола на пол печатную машинку, и громогласно изрекла:
— Чего ты? Все свои. Пойдем, покажу.
Они помчались в указанном направлении.
Чем ближе была туалетная комната, тем веселей делалась блондинка в тюбетейке. Она даже запела от радости.
Это был марш:
— Я — кипучая, я — могучая, Не стою на ветру, вся трясучая. Не добита я, а возвышена — Здесь ношуся я газом разжиженным. Вся такая я, непростая я, Вечный зов на себе ощущаю я, Непустая я, не плакучая… Я без вас, ну, совсем немогуча-я…Мелькнула дверная «М», женщина осталась возле белоснежных раковин, а девочка поспешила вглубь беломраморного помещения. «Без кого она, немогучая?» — в маршевом темпе спросила себя Майка, но ответа не нашла. В песнях все ответы бывают в конце, а допеть Савонаролова не успела.
— Ну, а теперь давай посекретничаем, — предложила розовая блондинка, когда Майка уже умывала руки и разглядывала себя в зеркале.
В тот момент девочка подсчитывала, сколько лет ей надо будет расти и кушать, чтобы распухнуть до такой красоты, как у Савонароловой.
— Давайте, — вежливо отозвалась она.
— Ты ему кто, дитятко?
— Кому ему?
— Никишке-худоплету, кому ж еще, — секретарша подмигнула.
— Не знаю, — Майка растерялась. Она уже знала, что «Никишкой» кличут ученого чудака. — Никто, наверное.
— Хорош врать, не таись, сообщи по-нашенски. По-девичьи, — блондинка придвинулась к Майке своим розовым костюмом. — Как он тебя зовет? Корюшка?
— Корявка, — поправила Майка. — А еще «О-разлюбезная-дщерь».
— Ну, ты подумай! — от восторга Савонаролова едва не взвизгнула. — А сам из себя приличный на вид! Воды будто не замутит. Ну-ка, на свет встань, — распорядилась она и, подтолкнув Майку к окну, оглядела девочку так и эдак. — Глаз вроде не его. А нос похож. У него кажись покрупнее, он же мужик. Надо же! Вот сначала глянешь, и не заметишь, а теперь, вона, проступает подобие и тождество…
Савонаролова радовалась: глаза горели, тесный наряд содрогался, а кудряшки тряслись.
— Ай-да, Никишка! Тайных деток проталкивает на почетные места, — она ликовала.
— Вы меня не поняли, кажется…
— Как же, как же, все понимаю, что ж я вчера родилась? — заверила бойкая сплетница. — От меня никуда не уйдет. Могила. Во мне и умрет ваш фамильный секрет.
Глядя в торжествующие глазки Савонароловой, Майка уверилась, что не раньше, чем через пару мгновений новорожденная ложь разлетится по всему «Детскому миру» стайкой веселых канареек.
— У меня и папа есть, и мама, — сказала Майка.
— Кто сомневается! — хохотнула Савонаролова. — Отцы у всех есть. Даже у целых народов отцы имеются. Мда, история, — она шутливо толкнула девочку в бок.
Майка опять затосковала: не сделала, ну, ровным счетом ничего плохого, а такое чувство, будто дров наломала — вовек не собрать.
Они вышли в коридор. «Хоть бы уж он меня поскорей к себе вызвал», — молила по дороге девочка, не желая продолжения беседы с любопытной секретаршей.