Призвание
Шрифт:
— Атака захлебнулась, — мрачно сказал он.
— Какая атака? — не понимая, спросил Долгополов.
— Э, да что там! — с досадой произнес Борис и умолк.
ГЛАВА VI
В пятницу, между третьим и пятым уроками, которые давал Борис Петрович, у него было «окно» — свободные сорок пять минут.
Отнеся журнал в учительскую, Волин неторопливо направился в свой кабинет. Пятницу он считал самым тяжелым днем: дети уже уставали, и происшествий больше всего было именно в пятницу.
У двери Волина поджидал молодой мужчина в кожаном пальто.
— Разрешите, Борис Петрович, к вам на несколько минут?
Неулыбчивое лицо мужчины со смоляными бровями, темными, глубоко сидящими глазами, отчего казалось, что они немного косят, было очень знакомо Волину.
— Пожалуйста, — открыв английским ключом дверь, пропустил вперед посетителя Борис Петрович.
Только когда они сели друг против друга, отделенные столом, Борис Петрович вспомнил: «Да это же Андрюша Рубцов, отец Петра Рубцова! Кажется, он мастером работает…»
— Я, Борис Петрович, в свое время учился в этой школе… у вас, а теперь пришел за советом, — смущенно проговорил Рубцов.
— Я узнал вас, Андрей, — приветливо сказал Волин. — Слушаю.
Рубцов помедлил, тонкими нервными пальцами перебирал спички в коробке. Ему очень хотелось курить, но он считал неудобным делать это в присутствии своего учителя.
— Я вот с чем… — наконец, начал он, — Петр мой — неплохой мальчик… Это и Серафима Михайловна говорит… — Борис Петрович, соглашаясь, кивнул головой. — … Но упрям и считает, что должен во всем «побеждать» мать. Так и говорит: «Волевые люди всех должны побеждать». Вчера я, рассерженный его непослушанием и тем, что он нагрубил матери, объявил: «Весь день ты будешь только на хлебе и воде». Может быть, Борис Петрович, это и старомодное наказание, — извиняющимся тоном сказал Рубцов и виновато посмотрел на директора, — но я решился на него. Петр мой смолчал, а я ушел на завод. Во второй половине дня Петр исчез из дома. Нет его час, два, три… Жена нервничает… Нет в шесть вечера, в семь, восемь, девять. Она уже готова в морг звонить, вдруг — является! Ни тени виновности, походка независимая, на мать не глядит. Меня, к сожалению, дома не было. Жена только увидела наше чадо живым и здоровым, сердце у нее оттаяло, — как же, ребенок с голоду может умереть! — усадила его за стол, накормила самыми вкусными блюдами. А он, негодник, принял это как должное, все с аппетитом съел, вышел в соседнюю комнату и звонит по телефону другу: «Витя, ты? — слышит жена. — Мои сдаются!»
Борис Петрович от неожиданности расхохотался.
— Так и сказал — «Мои сдаются»?
— Так и сказал, — угрюмо подтвердил отец.
— Закуривайте, Андрюша, — протянул портсигар Борис Петрович. Рубцов, взяв папиросу, размял ее и закурил.
— А почему вы ко мне без супруги пришли? Капитулирует-то она. Мне кажется, с нее и начинать следует…
— Да она говорит: стыдно идти срамиться… Конечно, неверно… Позвольте, Борис Петрович, нам завтра вместе зайти…
— Обязательно! Я приглашу Серафиму Михайловну; с пионервожатой поговорю, мы таким походом двинемся на вашего победителя. — не устоит!
Отец улыбнулся.
«Не признаюсь я тебе, Андрюша, ни за что не признаюсь, что труднее всего нам давать ответы — как воспитывать дома, как прибрать к рукам вот этакого мальца!» — подумал Волин, прощаясь с отцом Петра.
— Так приходите вдвоем, — повторил он, — вместе что-нибудь придумаем.
Едва закрылась дверь за Рубцовым, как, покусывая дужку очков, торопливо вошел заведующий учебной частью Яков Яковлевич.
— Разрешите, Борис Петрович, доложить, как прошли диктанты в шестых классах… О проверке знаний по географии расскажу немного позже.
Яков Яковлевич был подвижен, сухощав, носил очки в тонкой оправе и часто сдвигал их на лоб.
Малыши убеждены были, что он в своих очках видит даже то, что происходит у него за спиной, и проницательность завуча объясняли именно этим.
Какой директор учебного заведения не чувствует себя спокойнее, имея рядом с собой всевидящего и всезнающего помощника — завуча? И если справедливо утверждение, что «учителем надо родиться», то еще справедливее утверждать, что родиться надо и завучем, чтобы не потеряться в кругозоре те неотложных школьных дел, уметь разговаривать на тысячи ладов с учениками, учителями, родителями; сохранять в памяти бесчисленное множество имен — и при всем этом осуществлять тщательно продуманную воспитательную систему.
Именно таким помощником Бориса Петровича — главным инженером школы и ее инспектором по качеству — был Яков Яковлевич.
Закончив рассказ о делах учебных, Яков Яковлевич, юмористически поглядев на директора поверх очков, сказал:
— Ну-с, а теперь оперативная сводка за полдня!
Борис Петрович знал эту манеру своего помощника после самых серьезных сообщений рассказывать и о различных происшествиях и наклонил голову в знак того, что готов слушать.
— В седьмом «Б» подрались Афанасьев и Брагин. Случай экстраординарный и усложняется тем, что Игорь Афанасьев дрался «принципиально», защищая честь своего отца.
— Вот как?
— Да… а защищать такого отца, правду сказать, трудновато.
— Трудновато, — соглашается и Волин, хмуря брови.
Заводского диспетчера Леонида Михайловича Афанасьева Волин знал еще до войны. Был это человек скромный, работящий, довольно часто приходил тогда в школу узнавать, как учится Игорь. А сейчас, что-то неладное происходит с ним. Появилась вторая жена, приехал с ней из армии и мечется потерянным и жалким меж двух семей…
«Надо в этой „принципиальной“ драке разобраться», — думает Борис Петрович.
— А в девятом классе, — продолжает Яков Яковлевич, — развалился ветхий стул и наши великовозрастные детки устроили в коридоре погребальную процессию с бренными останками стула…
«Они считают себя взрослыми, — подумал Борис Петрович, — готовы бороться против посягательства на „независимость“, а допускают вот такие непроходимо-мальчишеские поступки». Он вспомнил, с каким упорным пренебрежением относились нынешние десятиклассники к дневнику, считая его принадлежностью школярства, и каких усилий стоило разубедить их в этом.
Яков Яковлевич помолчал, перебирая в памяти — все ли сообщил?
— Да, — улыбнулся он, — помните Леву Слаушкина из второго «А»?
Завуч младших классов заболел, и Якову Яковлевичу приходилось, как он говорил, «разрываться на сто частей», занимаясь и малышами.
— Это тот малец, что дома истериками вымогает у матеря деньги? — спросил Борис Петрович, и перед ним встало лицо мальчика с льняными волосами и такими длинными ресницами, что, казалось, они приводят в движение воздух.