Проблема 92
Шрифт:
— Прошла, — хрипло выдохнул мичман, — ей-богу, прошла!
Торпеда действительно пронеслась прямо за кормой, как ножом, отсекла водяные завихрения от винтов плавбазы…
Капитан в рубке отер со лба холодный пот и тут же резко перевел ручку машинного телеграфа.
— Курс зюйд-зюйд-вест! — бросил он рулевому.
— Есть курс зюйд-зюйд-вест!
— Хочешь идти к берегу? — тихо спросил комиссар, доставая кисет с махоркой.
— Да. В туман. Черт их знает, откуда они только взялись?!
— Сколько было торпедных
— Вроде два. Или три… И еще самолеты.
— Первый радирует, что подвергся нападению с воздуха! — доложил, просовываясь в рубку, радист.
— Не отвечать! — крикнул капитан и уже тише добавил: — Работайте только на прием!
— Есть! — козырнул, исчезая, радист.
— Думаешь, они засекли нас по передачам? — спросил комиссар.
— Не знаю. Скорее всего.
— Но нам приказано поддерживать постоянную связь.
— Мы не будем выполнять этот приказ, — тихо сказал капитан, — и курсом ост я не пойду, — и уже раздраженно, с горячностью стал загибать пальцы. — С воздуха мы совершенно открыты — это раз… Кораблей конвоя нет — два… Кроме четырех жалких пушечек, мы больше ничем не располагаем. Или ты не согласен?
— С этим согласен, — кивнул комиссар.
— «С этим»! — передразнил капитан. — Ас тем, что мы вместо того, чтобы идти предписанным курсом, пойдем на юг?
— Ты капитан.
— Да, я капитан. И я своей, понимаешь, комиссар, своей властью отдал приказ идти на юг. И мы пойдем на юг, проводя противолодочные маневры, и не будем кричать об этом на весь эфир, чтобы не слетались отовсюду «мессеры», как воронье.
— Ты капитан, — вновь спокойно повторил комиссар.
— И вся ответственность на мне… Ничего, я готов держать ответ, если, конечно, останемся живы.
— А ты не психуй. Понял? Ответственность мы разделяем с тобой вместе. Ты командуешь? Ну и командуй, если считаешь, что так надо! И я с тобой согласен. Но начальство костить тоже нечего. Может, оно хотело нам прикрытие дать. Или выслать навстречу конвой.
— Хотело?
— Да, хотело! Но не вышло почему-то. Не получилось. Война!
— Ты хороший парень, комиссар, но не строй из себя младенца. Слышал, что передает первый?
— Ну!
— А ведь он делает все согласно приказу…
— Значит, что-то произошло, — комиссар скрутил козью ножку. — Непредвиденное… Обстановка могла резко измениться не в нашу пользу.
— Но Севастополь по-прежнему требует от нас ответа!
— Они могут еще и не знать. Очень даже свободно.
— Все равно нам не смогли бы обеспечить надежного прикрытия с воздуха. На каждый наш «ястребок» три немецких. Так что рассчитывать надо только на себя.
— Вот это правильные слова, — комиссар выдохнул сладковатый махорочный дым и критически оглядел козью ножку.
В воздушной струе из приоткрытого иллюминатора газетная бумага тлела, и неровное красное кольцо медленно ползло, словно кто-то невидимый продолжал курить самокрутку.
— Первый тонет, товарищ кавторанг! — доложил радист. — Второй атакован тремя штурмовиками!
— Сохранять радиомаскировку, — сквозь зубы процедил капитан и повторил приказ: — Севастополю не отвечать.
— Это страшно, когда рядом с тобой гибнут друзья и ты ничем не можешь им помочь, — прошептал комиссар.
— Страшно? — капитан рванул ворот зюйдвестки. — Это тошно! Лучше самому кормить рыб, чем слышать такое! Но у нас даже зенитки нет! — и он заплакал, по-детски размазывая слезы кулаком.
— Не надо, парень! — комиссар обнял его. — Слышишь? Ты все делаешь правильно! Будь у нас хоть сто зениток, и то ничего нельзя было бы сделать. Между нами больше сотни миль. Даже если мы пойдем к ним… — он беспомощно махнул рукой.
— Думаешь, мне легко молчать? — шепотом крикнул капитан.
— Ты все правильно делаешь, — комиссар потряс его за плечи. — У нас на борту дети и раненые. Мы везем людей, которые спасают от мин наши корабли. И мы доставим их в порт! Доставим!
— Севастополь снова запрашивает! — доложил радист.
Плавбаза в плотном тумане шла строго на юг. Когда же немного прояснилось и на траверзе засерели Синопские горы, капитан отдал приказ следовать к берегам Кавказа курсом ост.
На море и в воздухе было спокойно. Севастополь больше не требовал их на связь. Но в любую минуту могли появиться самолеты или подлодки противника. Поэтому капитан восемь раз за этот день резко бросал «Волгу» в сторону, чтобы, пройдя несколько миль, вновь вернуться на прежний курс.
Только на другой день, уже в сумерках, показалась земля. Порывистый ветер полностью развеял туман, но раскачал волну. Черно-свинцовая зыбь пошла барашками. Плавбазу заметно покачивало.
Остывшее солнце у самой воды распалось на две соединенные тонкой перемычкой капли. Курчатов подумал, что однажды он уже это видел. Но когда? Перемычка распалась, и затуманенное лиловой облачной полосой солнце выбросило бледные столбы света.
Нейтроны, подумал Курчатов, ядерное деление и нейтроны! Заоблачный свет вырвался из распавшейся солнечной капли и устремился в небо. Быть может, к звездам, чтобы в яростном космическом вихре раскалывать все новые и новые солнца. И так до конца, пока не иссякнут в Галактике все звезды.
Невольная аналогия поразила Курчатова. Вернулось прежнее лихорадочное ощущение личной причастности к чему-то необыкновенно большому, но смутному, недосказанному.
Он не раз возвращался за эти месяцы к мыслям о работе, которую вынужден был оставить на самом взлете, когда цель уже завораживала своей близостью. Но заполненный до предела день — он вставал в шесть утра и ложился в одиннадцать вечера — совершенно не оставлял досуга. Казалось немыслимым просто так, для себя, посидеть над листком бумаги с карандашом в руке.