Проблема 92
Шрифт:
— Быстрее! — торопил командир и, как только отсоединили кабель, потащил Курчатова к люку. — Давай-давай! — торопил он бегущего к рубке Петю Степанова.
Прежде чем скрыться в люке, Курчатов успел увидеть рыжий веер взрыва на берегу, густой дым, стелющийся над бухтой, — то ли завеса, то ли пожар, — столб мутной вспененной бешенством воды и крылья просвистевшего над головой «юнкерса», крохотное его хвостовое колесо.
Лодка быстро ушла под воду.
Грохот боя оборвался, как кинолента звукового кино. В рубке было тихо. Ровно стучали двигатели. Где-то совершенно неестественно, по-домашнему тикали часы. Никто не бегал, не суетился, каждый стоял на своем месте. Команды отдавались
Заметив, что командир откинул ребристые ручки и повернул перископ, Курчатов подошел ближе.
— Хотите взглянуть? — спросил командир, не отрываясь от окуляра.
— Конечно, — тихо ответил Курчатов и наклонился. Нестеров уступил ему место.
Курчатов схватился за теплые ручки и прильнул к перископу. В светлом, туманно ограниченном круге он увидел окрашенную нефтью воду и небо, затянутое рваными пленками дыма. Развернув перископ, он стал медленно обозревать берег. Противовоздушная оборона действовала на славу. Поминутно из темного бурьяна вырывались оранжевые вспышки. По косой линии к земле летел подбитый «юнкере» и тянул за собой черный расширяющийся хвост дыма. Такой же дым, только с раскаленными багровыми прядями, стлался и над обрывом. Там что-то горело и, видимо, во многих местах. Он стал разглядывать небо, пытаясь подсчитать оставшиеся немецкие самолеты, но это было трудно. «Юнкерсы» проносились с большой скоростью и ускользали из сектора обзора.
Казалось, что горит само небо. На какую-то долю секунды Курчатов увидел, как в самом зените крохотный серебристый ИЛ догнал немца и, пристроившись к черному хвосту его, обрубил ослепительным кругом винта плоскость со свастикой. «Юнкерс» вошел в штопор и пропал из поля зрения. Наш истребитель тоже потерял скорость, понесся к земле и исчез, но Курчатов увидел, как в ржавом дыму против страшного, набухшего кровью солнца раскрылся белый купол парашюта.
— Отличная работа, — не выдержал Курчатов и, оторвавшись от перископа, повернул к капитану сияющее, разгоряченное лицо. — Вот это летчик! Всем бы нам так…
Нестеров принял из его рук перископ и, двигаясь по кругу, оглядел горизонт.
— Все, — сказал он. — Кончено. Атака отбита. Будем всплывать!
— Да, конечно, — озабоченно кивнул Курчатов. — Пора наконец размагнитить вашу «щучку».
..На берегу Курчатова ждал приказ немедленно прибыть в штаб флота. Вездесущий радист объяснил, что в Севастополь приехала группа английских морских офицеров — специалистов по размагничиванию.
— I am happy[5], — пробормотал Курчатов и, критически оглядев свой засаленный, выпачканный мазутом и сажей костюм, пошел бриться. — Я всегда любил эту светскую жизнь.
КАЗАНЬ
Ночная Казань встретила Флерова метелью. Он сошел на заснеженную платформу и в растерянности остановился. Сухая, колючая крупка била прямо в лицо. Смотреть можно было, лишь низко опустив голову и часто моргая. Темные, согбенные под тяжестью мешков и чемоданов фигуры сразу же пропадали за снеговой завесой. Когда глаза немного пообвыкли, Флеров угадал впереди дрожащий красноватый свет. Перебросив вещмешок на другое плечо, он плотнее завязал ушанку, поднял воротник шинели и двинул на огонек.
Ему показалось на миг, что обгонявшие его люди проваливаются в небытие, в лютую морозную темень, где уже давным-давно исчезли вокзал и город вместе с жителями. Но мгновенное впечатление это сразу же рассеялось, когда у дверей вокзала Флерова остановил патруль.
Вспыхнул слепящий круг карманного фонаря и, переместившись вниз, высветил из завьюженной мглы завязанную под подбородком комсоставскую ушанку, шинель, солдатский сидор за плечом и кирзовые сапоги.
— Ваши документы! — потребовал невидимый голос.
Флеров сбросил мешок, зубами стащил с руки варежку и, расстегнув ворот шинели, полез в нагрудный карман гимнастерки, где хранил стянутые воедино черной аптечной резинкой удостоверение личности, отпускной листок и литер.
— Восемнадцать суток? — спросил патруль, освещая бумаги.
— Так точно! — Флеров бодро отдал честь. — Вместе с дорогой.
На привокзальной площади Флеров сторговал за пять червонцев и банку бекона возницу и вскоре уже несся на санях по горбатым заснеженным улицам мимо темных домов. Поскрипывал снег под полозьями, летела солома с саней на неожиданных поворотах…
Флеров давно просил начальство отпустить его на несколько дней в Казань. И вот теперь это наконец стало возможно. И хорошо, что именно теперь. Во-первых, больше шансов застать Игоря Васильевича. Флеров послал ему два письма из Йошкар-Олы, куда была эвакуирована из Ленинграда военно-воздушная академия, но не получил ответа. Приятели писали, что Курчатов вот-вот должен прибыть, поскольку ему отправили уже второй вызов. Так что можно было надеяться на скорую встречу. И вообще настроение было хорошее. Еще бы! Враг остановлен. Фашистские полчища отброшены от Москвы. И это самое главное. Остальное приложится. Флеров ехал в Казань с надеждой возродить урановую проблему. Еще в Ленинграде, сначала в ополчении, а потом и в академии, он рвался хоть на час выбраться в физтех. Хотелось самому убедиться, насколько хорошо упакована камера, отправлены ли уже ящики с запасом урана. Но он уехал в Йошкар-Олу, так и не побывав в институте. Потом узнал — опять же из писем, что почти все его ящики так и остались в лаборатории. Они долго снились ему по ночам. Все казалось, что их уносит какая-то непонятная жестокая сила, не дает ему даже приблизиться к ним, нагромождая препятствия, чудовищно все искажая и смешивая. Когда же он, преодолев невероятные трудности, прорывался все же в какой-то наполненный синим светом подвал и, схватив топор, принимался отдирать заколоченную крышку, в ящике оказывалась тоскливая пустота. Проснувшись среди ночи с растревоженным сердцем, он облегченно переводил дух и долго лежал без сна, прислушиваясь к дыханию спящих товарищей. А когда занимался рассвет, доставал из-под подушки блокнот и торопливым почерком писал письма.
Делился с друзьями по физтеху опасениями и робкими надеждами на совсем другую будущую жизнь, когда закончится война и все они вновь возвратятся в свою дорогую лабораторию.
«Раскинуты мы сейчас по всему Советскому Союзу, — писал он Игорю Панасюку, — у каждого своя жизнь, своя работа, свои сомнения. Но мне кажется, нужно стараться тебе, И. В. и мне вновь вернуться в Физико-технический институт, где все-таки можно действительно продуктивно работать… Пишу все это и чувствую себя человеком, как будто отдаленным от действительности толстым слоем ваты. Под Москвой немцы… думать о том, где и как мы будем работать в дальнейшем, по меньшей мере эгоизм, но все-таки даже сейчас нужно знать, к чему ты должен стремиться.
Недавно писал Игорю Васильевичу, звал его в Физико-технический институт. Он должен вернуться туда…»
Они все должны вернуться. Бросив урановую проблему, они совершили ошибку. Пока не поздно, ее нужно во что бы то ни стало исправить. Теперь, когда враг остановлен и в ходе войны явно намечается перелом, он в этом совершенно уверен. Нужно поскорее наверстать упущенное, и, быть может, именно это приблизит победу. Ведь проблема теоретически уже была решена! Ее пришлось оставить за шаг до проекта, за час до рассвета…