Пробуждение барса
Шрифт:
Шадиман закрыл и снова открыл глаза — не бредит ли он? Или острые мысли разжигают воображение? Но нет, перед ним — живой безумец.
Дато спокойно спросил, не подслушивают ли здесь.
Шадиман расхохотался.
— Говори, азнаур, у тебя сегодня хорошо выходит, а если кто подслушивает или необдуманно развязывает тесьму, «змеиный» князь умеет завязывать язык…
— Это у тебя хорошо выходит, в Абхазети видел…
— А не думаешь, что больше ничего не придется увидеть?
— Если и думаю, то без помощи «змеиного» князя, — простодушно бросил Дато. — Баака
Шадиман пристально смотрел на Дато: откуда столько ума? Да, плохо, если азнауры много думать начнут.
— Раньше хочу предупредить: о земле азнауров не печалься, все равно князьям не отдадим, а будете домогаться, плохо кончится, умеем не хуже вас свою землю защищать.
— Если так сильны, почему говорить пришел?
— Говорить необходимо… Зачем лисицами ходить, лучше сразу зубы барсов показать. Так, князь, воспретишь князьям до конца года перед царем об азнаурах беспокоиться. Срок небольшой, можно потерпеть, а нам год необходим: укрепимся, тогда начнем разговаривать.
— Одно думаю: дурак ты или меня за такого принимаешь? — изумился Шадиман.
— Если бы такое думал, открыто бы не говорил, если бы сам дураком был, такое бы не придумал… Потому и сойдемся. Знаю твои мысли! Узнай и ты мои… Если сегодня буду убит, завтра царю все будет известно. Орбелиани подробное описание пути от молельни царицы до Абхазети оставил… Как думаешь, Орбелиани любимую дочь без защиты бросил? Еще одиннадцать азнауров осведомлены. Меня убьешь, царь узнает, остальных убьешь — у верного человека письмо держим. Конечно, царь тоже может умереть, но… и Луарсабу многое не будет приятно… Итак, Шадиман, ты год об азнаурах не заботься, Нестан живая, запомни, а не отравленная, останется в Метехи до замужества… остальное твое дело, ни по одному царю, как и по князю, народ особенно не убивался.
— Азнаур, думаешь, что говоришь?
— Ты, князь, думаешь, а я говорю, но… — Дато передвинул на квадрат черного коня… — Даже мой конь не узнает об этом разговоре.
— А если князем сделаю, большое поместье получишь, перейдешь к нам?
— Нет, не хочу тебя обременять сто первой заботой.
— Значит, война между нами?
— Через год, князь… Пойду, Баака ждет… Сегодня тройную охрану у царя ставит… Желаю тебе удачно закончить игру в «сто забот».
Долго, словно остолбенев, стоял Шадиман, не в силах подавить изумление и невольное восхищение.
Вскоре он решительно направился к начальнику замка, где князья обсуждали двойное состязание витязей в честь именин царя, но мысли перенеслись в книгохранилище, где Шадиман некогда усиленно изучал персидские рукописи.
В полночь через «пустыню тринадцати сирийских отцов» проскользнула чья-то зловещая тень…
Наутро Георгия X нашли на ложе мертвым. На синих губах застыла кровавая пена…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Надрывались колокола. Усиленные царские дружины растянулись от иранской и турецкой границ до крепостных стен Мцхетского собора.
Саакадзе окружил замки Андукапара и Баграта копьями азнаурских дружин.
Шадиман не только сдержал слово год не преследовать азнауров, но, убежденный, что это лучший способ предотвратить поползновение светлейших к перевороту, поручил Саакадзе на время погребения Георгия X и коронации Луарсаба II охрану опасных дорог.
Надрывались колокола. Протяжный звон сливался с воплями и стенаниями. В черных балахонах, перетянутых грубыми черными поясами, с распущенными волосами окружали черный гроб сто сорок плакальщиц.
Мариам, в черном бархате, с распущенными волосами, надменно выпрямилась у изголовья. Чинно стояли князья. Шептались княгини.
— Много цхиретского выпил. Сердце обжег.
— Плохое известие получил…
Шептались о лиловых пятнах, признаке индусского яда, шептались о многом, украдкой оглядываясь на соседей.
По всей Картли перекатывался стон. Георгий X был не лучше многих царей, но народ к нему привык, а смена пугала неизвестностью.
Надрывались колокола, провожая Георгия X в лучший мир. Надрывались колокола, звонко встречая Луарсаба II, под защитой войска благополучно взошедшего на престол Багратидов.
Мариам, позабыв неоценимые услуги Баака, на другой же день после погребения Георгия X поспешила упрекнуть его в неосторожности и с негодованием изгнала из Метехи дерзкого плебея Дато. Не менее круто намеревалась она поступить и с Саакадзе, но неожиданно для Шадимана наткнулась на упрямство Луарсаба. Даже жалоба князей не помогла. Помня осторожный совет Баака, молодой царь ограничился требованием к Саакадзе прекратить прием азнаурами беглых крестьян и не вступать в неравную борьбу с князьями.
— Но, великий царь, — оправдывался Саакадзе, — разве я сам зову? Пусть князья найдут способ удерживать народ… Почему царские не бегут?
Саакадзе скрыл, что союз азнауров решил ни под каким видом не принимать царских крестьян.
— Георгий, отец очень ценил героя последней войны, мне бы тоже хотелось сохранить к тебе расположение, но постоянная вражда с преданным трону Багратидов князем может повредить даже светлейшим. Найди способ примириться с Шадиманом… Скоро женишься?
— Хотел скоро, и Русудан не против, но княгиня Нато ждет, когда князем приеду… Царь Георгий мне давно обещал…
Луарсаб смутился. Он уже говорил, но Шадиман и царица доказывали, что опасно сейчас возбуждать неудовольствие князей, враждебно настроенных к Саакадзе. Царица злорадно добавила: «Русудан всего восемнадцать лет, пусть еще подождет».
Луарсаб смутно догадывался о причине ненависти к Русудан и деликатно избегал скользкой темы.
— Есть препятствие, Георгий, почему сейчас не могу исполнить обещанное отцом, но даю слово при первом случае…
Саакадзе понял — на время лучше удалиться из Тбилиси. Холодность Шадимана, явное пренебрежение царицы, безразличие Луарсаба ничего хорошего не предвещали. Он попросил царя отпустить его в Носте наладить хозяйство и, легко получив согласие, выехал из Тбилиси.