Пробуждение барса
Шрифт:
Окруженный высокой каменной стеной, над зеленым лесом возвышался замок — крепость азнаура Саакадзе. На базарной площади новая аспарези, вокруг замка блестят двухэтажные дома с веселыми балконами. Общественные сараи, шерстопрядильни, ткацкая, роща наполнены радостными голосами. Здесь каждому предоставлялась возможность расширить свое хозяйство, здесь уже никто не боялся набегов.
Носте также обнесено высокой каменной стеной, усеянной сторожевыми башнями. Расширение владений требовало увеличения дружин, но положение в Метехи обязывало к большой осторожности, и беглых крестьян принимали
Большое стечение народа вынудило Саакадзе строить новое даба за стенами Носте. Расширение владений не укрылось от зорких княжеских лазутчиков, и в Метехи вновь потекли жалобы. Но Шадиман, помня об уговоре с азнауром Дато, откладывал расправу с дерзкими плебеями. Саакадзе спешил использовать данный год.
Всеми способами пуская в ход шахаббасовское золото, доводы, красноречие и обещания, он привлекал в союз мелкоземельное азнаурство. Знакомясь и сближаясь, азнауры все больше подпадали под влияние властного предводителя.
Стояла полуденная тишина. Носте тонуло в густой листве, чуть тронутой желтизной. На дальних пажитях шумно оканчивались полевые работы. На улочках монотонно поскрипывали арбы, доверху наполненные душистым сеном. Буйволы нехотя передвигали мохнатые ноги.
Через колючие изгороди перевешивались грузные ветви, покачивая тяжелые плоды. Красные, темные, ярко-желтые яблоки, груши, айва подставляли солнцу упругие щеки для жарких поцелуев. В плетеных корзинах, стоявших под деревьями, прели коричневые гулаби, персики, сливы. Около них суетились поросята, хитро прищуривая глазки, тыкая тупыми носами и подхватывая все упавшее на землю. На виноградниках томились созревшие золотистые и черные гроздья. Воздух был насыщен пряным ароматом грузинской земли.
По тихой улице медленно шел Георгий. Он расстегнул ворот, вдыхая полной грудью аромат садов.
В Тбилиси, захваченный политическим водоворотом, он, казалось, совершенно забыл Носте с его будничной хлопотливостью. Но стоило ему только переступить знакомую межу, и он с новой силой почуствовал кровную связь с вечно юною, никогда не увядающей родной землей.
На перекрестке Георгий остановился и, улыбаясь, посмотрел вверх на знакомое ореховое дерево. Он задорно швырнул камень в верхушку, и на него посыпались грецкие орехи в зеленых панцирях. Деловито выбрав самый большой, Георгий расколол камнем панцирь, затем скорлупу и, сняв тоненькую горьковатую шкурку, с наслаждением съел бело-молочный плод. Его пальцы покрылись от кожуры темно-коричневыми пятнами; он, смеясь, вытер их о густую копну волос и повернул к шерстопрядильне.
Жужжали деревянные станки. Громкий женский говор тонул в веселом смехе. Георгий тоже чему-то засмеялся и прошел в светлый амбар.
Отец Эрасти подошел к Георгию:
— Вот, господин, в этом году пять прялок одним колесом вертим, на будущий год, думаю, десять устроим. Никто из женщин колеса прялок ногами больше не вертит, зачем женщинам болеть ногами? Посмотри, как сделал.
Георгий внимательно осмотрел сдвинутые деревянные станки, большое колесо на первом, приводившее в движение остальные, и прошел со стариком в соседнее помещение, где слепые лошади вертели по кругу большое колесо, приводя в движение пять деревянных шерстопрядильных станков.
Старик посмотрел на Георгия глубоким, вдумчивым взглядом:
— Благодаря тебе, господин, в Тбилиси на майдане был, персидский караван-сарай видел, хорошо персы умеют на эйване отдыхать, все время чистым воздухом дышат. Я все хорошо осмотрел, теперь думаю — очень тяжелый воздух в сарае, где шерсть расчесывают. Народ много от воздуха белеет. С твоего разрешения, господин, хочу тоже устроить такое дело. Пусть свежим воздухом народ дышит.
Георгий посмотрел на одухотворенное лицо старика и подумал: «Какой ум таится в народе и сколько, наверно, таких месепе погибло под ярмом рабства». Он ласково потрепал старика по плечу:
— Делай все, что придумаешь. А за это колесо тебя и всю твою семью в мсахури перевожу.
И, избегая благодарности ошеломленного старика, поспешно вышел.
В воскресное утро шумно собрались ностевцы на церковную площадь, посреди которой был выстроен большой навес. На высокой скамейке гордо восседал дед Димитрия. Перед ним разложены атлас, бархат, шелк, парча, сафьян багдадской выделки. Не менее гордо чуствовал себя Эрасти, помогая деду в сложном деле справедливой раздачи ностевским девушкам в приданое богатого товара перебитых под Ананури багдадских купцов.
Папуна, зная всех девушек Носте с возраста «ящериц», под общее одобрение всех «барсов», собравшихся на интересное зрелище, громко выкрикивал деду, какой цвет пойдет той или другой девушке и сколько ей нужно на наряды.
Дед щурился, торговался и, подозвав мать невесты, вручал счастливой женщине отрезы дорогих тканей.
Папуна, подмигивая хохотавшим «барсам», серьезно уверял сердившегося деда, что одной девушке и двух аршин на все хватит, а другой одну спину закрыть десять аршин мало будет.
Мать Даутбека, приехавшая гостить к Саакадзе и пригласить всех ностевских друзей на свадьбу Миранды и Ростома, тронула за рукав Георгия и отошла с ним в сторону.
— Поговорить хочу, — сказала она, опустившись на скамью у ограды церкви. — Про несчастную семью Киазо хотела сказать. Старик Мераб от горя умер, Киазо совсем исчез. Как тогда убил гзири, больше нигде не показывался. Земля сорной травой заросла, а гзири все обратно не хотел брать, пока Мераб не умер… Все бояться их стали, а когда хоронили Мераба, хевсур в кольчуге с железным лицом к могиле подскакал. Долго слушал он, как земля в яму падала. Когда головы подняли, никого не было, только на этом месте одна монета лежала. Все очень испугались, как мог хевсур вместе с конем в монету превратиться. Никто не поднял… Только мать Киазо взяла, бедная очень… С тех пор еще хуже стало: двух овец имела, обе в одну ночь пропали… Мать Киазо так плакала, что все в Эзати уши шерстью закрыли. Дочь старшая выросла, а замуж никто не берет, один месепе взял, а она ребенка не могла родить, вместе с ребенком умерла.
С тех пор от страха никто мать Киазо в дом не пускает, хлеб через дверь некоторые на палке протягивают. А младшая дочь, Георгий, уже выросла, очень красивая, Дареджан зовут, никуда из дому не выходит, боится. Вот, Георгий, один князь плюнул, а вся семья погибла, а какие богатые, гордые были… — Она, помолчав, искоса посмотрела на Георгия и еще тише добавила: — Может, Георгий, что-нибудь сделаешь?
Саакадзе с большим уважением посмотрел на строгую, холодную Гогоришвили. Он понял, что, сами не очень богатые, они поддерживают несчастных, и вслух сказал: