Пробуждение барса
Шрифт:
Георгий резко повернулся, но силой воли удержал себя от желания ударить по крупным зубам Квливидзе и с деланным спокойствием ответил:
— На князей с удовольствием с вами пойду. Правду говорите, один против волчьей орды не сила, но только помните: с таким азнауром, как я, лучше всегда в дружбе быть…
В дом вошли, когда осеннее солнце уже успело перешагнуть подоконник и повиснуть на серебряной шашке, украшающей среднюю стену.
Георгий оглядел кунацкую Квливидзе. Самотканый ковер с пестрым узором свисал с потолка, покрывал широкую тахту и расстилался на полу. Ковровые мутаки с шелковыми кистями и подушки, вышитые яркой шерстью, лениво развалились на удобной тахте. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, покрытые паласами. На стенах висели турьи роги в серебряной оправе и оружие. Острые глаза Георгия залюбовались старинной грузинской чеканкой.
Перед тахтой, на низкой скамье, покрытой скатертью, уже дымились чаши с пряными яствами. Приятно щекотал ноздри соус из кислых слив. Украшенные душистыми травами, тесно лежали на блюдах жареные каплуны под гранатовым соком, цыплята, начиненные грецкими орехами, и язык теленка, изжаренный на вертеле.
Нукери, прислуживающие за столом, уже держали наготове чаши и кувшины с холодным вином. Уступая друг другу лучшие места, гости церемонно расселись. Во главе стола — сам Квливидзе, по обе стороны от него — Гуния и Асламаз, рядом с Асламазом — Георгий, напротив него десятилетний сын, жена и мать Квливидзе. В конце стола сидели старая мамка, приближенные мсахури и их жены.
Приоткрыв дверь, в щелку с любопытством заглядывали две молоденькие дочери Квливидзе, празднично разодетые, но до конца обеда не имеющие права входить в кунацкую, ибо гостями были только мужчины. У дверей толпились мсахури — старшие слуги дома.
Перед едой нукери поднесли гостям таз с кувшином и грубое полотенце.
Все, вымыв руки, торжественно приступили к еде.
Первый рог с вином поднял Квливидзе. Он весь преобразился: мягкие движения, светящиеся лаской глаза и нежные слова призывали всех без различия объединиться за столом скромного азнаура.
Толумбашем — начальником стола — выбрали после долгих уговоров польщенного Асламаза — «закаленную сталь в пирушках». Он сразу приобрел, как представитель разгульного Бахуса, деспотическую власть над всем столом.
Асламаз вскинул рог, вмещающий тунгу вина. Он поблагодарил Квливидзе за гостеприимство, призвал благословение на его семейство, на рогатый и не рогатый скот и залпом осушил рог.
Второй рог поднял Асламаз за превращение вина в кувшинах Квливидзе в винное море. Он приказал всем осушить чаши до дна, ибо ослушников ждет кара — они выпьют вторую тунгу, а не выпьют — вино будет позорно вылито им на голову.
Рог за рогом поднимались в воздух, звенели чаши, пожелания сыпались на друзей, врагов, царя, слуг, добрых и злых духов, умерших и воскресших и на всех грузин в отдельности и вместе.
На стол валилось изжаренное на вертелах мясо. Жирные объедки, кости, куски сыра и лепешек валялись на скатерти, под столом. Время от времени Квливидзе бросал слугам полуобглоданные кости, и слуги с низким поклоном жадно ловили знак «почетного внимания господина».
Сын Квливидзе, опорожнивший за свои десять лет столько кувшинов вина, что могло бы хватить «благочестивому» монаху почти на целый год, обратился к отцу с просьбой разрешить ему осушить рог толумбаша.
— Пей! — загремел Квливидзе. — А не выпьешь — убью, — и взмахнул серебряной шашкой над столом.
Но мальчик не нуждался в поощрении и, осушив залпом турий рог, тут же свалился под стол. Все одобрительно засмеялись. Квливидзе с гордостью расправил усы. Толумбаш обрадовался предлогу и провозгласил тост за молодого азнаура, подающего большие надежды в качестве застольника и воина.
В Носте Саакадзе возвращался уже поздним вечером и, к своему сожалению, совершенно трезвым. Ни вино, ни разгульные песни, ни пляска молодых дочерей Квливидзе под шумные пандури не могли заглушить в нем тревожные мысли.
И Георгий вспомнил, как однажды на охоте он набрел на молодого оленя, случайно попавшего ногой в капкан. В выпуклых глазах оленя отражалась погибающая жизнь, а в трепетных судорогах сквозила обреченность.
Такое же состояние сейчас испытывал Георгий. Он не знал, на какую дорогу повернуть коня.
Никогда еще не изменял он своего слова. Перед его глазами мелькнули радостные лица месепе, он вспомнил девушку месепе, Русудан, ее порывистое «люблю», вспомнил слезы стариков и торопливое желание всех месепе «пойти за его благородное сердце на любую смерть».
И еще вспомнил гордую радость глехи, их надежды и чаяния. Георгий весь сжался: неужели придется выйти на площадь и сказать: «Я пошутил!»
Он взмахнул нагайкой. Удивленный конь, стремительно вздыбившись, поскакал по ночному Носте.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Священник погладил вспрыгнувшую на тахту кошку.
— Во всем земном пребывает святой дух, возлюбленный богом. Да будет над нами молитва и благословение его. Солнце на веки вечные встает на востоке, заходит на западе. Трава зеленеет весною, умирает осенью, река рождается в горах, впадает в море. Никто не смеет поколебать установленное богом. Сколько мир стоит, существует раб и господин его. Не искушай бога, сын мой! Опасное задумал, но церковь прощает своих заблудших овец.
Георгий сумрачно слушал священника.
— Значит, не скрепишь мою подпись о переводе месепе в глехи?
— О переводе глехи в мсахури тоже не скреплю. Соломон говорит: для мудреца и одного слова достаточно, а я тебя прошу многословно.
— Я свое слово сказал, обратно не возьму, к царю поеду просить.
— Царь, конечно, может разрешить, но непременно откажет. Из-за месепе не будет против себя Кватахевский монастырь восстанавливать, а отец Трифилий уже собирается просить царя положить предел твоему безумству, монастырские азнауры тоже жалобу готовят, их месепе роптать стали, завидуют. Ты что задумал, сын мой?
Георгий, точно сдавленный железными тисками, наконец с трудом произнес:
— Я свое слово не могу, отец, обратно взять… Раз обману, никто больше верить не будет.
— Церковь тебе поможет, сын мой, сами придут просить, чтобы обратно слово взял. — Заметив удивление Георгия, быстро продолжал: — Так сделаем, никто в обиде не будет. О месепе еще подумаем, богатым глехи можешь мсахурство пожаловать, а бедные и так хорошо смотрят… — Священник благообразно погладил бороду. — Как думаешь с гзири, нацвали и сборщиком поступить?