Пробужденное пророчество
Шрифт:
Музыкант, ради которого собрались сегодня в Императорском театре полторы тысячи человек — совсем другое дело. У него не было пышных титулов, а когда их пытались прилепить критики и творческие обозреватели, гений лишь морщился презрительно.
И Удер фон Кренс, выходя сегодня на сцену, объявил даже с некоторой гордостью:
— Бельвегор Белый Эльф. Лилейный каприз. Исполняет автор.
Уже привычным жестом сбросив с плеч белый шелк расшитого плаща, Киммерион вскинул скрипку к плечу. Взмахнув смычком, он извлек из полированной деки первую ноту.
«Лилейный каприз» родился этой ночью, когда смешалась мелодия фонтана и аромат лилий Ниалэри, ее светло-синие глаза и мерцание звезд на бархате неба, застарелая боль потери и счастье оттого, что он вновь не одинок… Когда утром эльф исполнил новое произведение Вэйлианессу, лорд плакал, не скрывая слез, а придя в себя, потребовал, чтобы Ким обязательно исполнил «каприз» на вечернем концерте.
Закончив играть, вампир ждал, пока конферансье объявит его следующее произведение. Тем временем он опустил скрипку и оглядывал зал сквозь прорези маски. Взгляд эльфа на миг задерживался на лицах знакомых людей, привычно скользнул по фигуре Веги, не пропускавшего ни одного концерта, по ложе Императора, которая, как обычно пустовала…
Ким сыграл еще три произведения. И тут произошло то, чего не случалось уже с правления прежнего императора — Альвара VI. Тихо отворилась дверь центральной ложи и взгляд скрипача на мгновение пересекся с холодной сталью императорского взора. Лаарен III, шестьдесят седьмой правитель основанной Пресветлым Магнусом Империи, посетил концерт Бельвегора.
Вздрогнув от неожиданности, Киммерион продолжил играть.
Распланированная часть концерта закончилась. Поначалу Ким хотел продолжить импровизацией, но, подумав, сделал иной выбор.
И воздух в зале задрожал от напряжения. Бельвегор Белый Эльф исполнял «фантазию о вечности».
Каждый, пришедший в этот день на концерт, почувствовал, что его словно бы выдернули из повседневности, из этого мира и очистили от всего наносного. Затем дали неограниченную власть, вечность впереди, и сказали: живи. Живи, и сделай этот мир хоть немного лучше, не допусти, чтобы твои потомки и потомки родившихся в одно столетие с тобой, жили в том же кошмаре, в том же вертепе подлости, были такими же паразитами, как ты! Все в твоих руках, у тебя власть и вечность. Ты полон сил и намерений, ты счастлив! Но что ты скажешь через тысячу лет, человек? Что ты скажешь через двадцать тысяч лет? Через тысячу веков? Когда ты сломаешься? Сколько ты выстоишь пред ликом Вечности, пред ликом одиночества?
Эта фантазия словно была рваной раной на душе ее автора, очутившегося один на один с жуткой, бесконечной Вечностью, и осознавшего, что другой путь есть — но это путь слабого труса, эгоистичного и подлого, который готов променять эту соблазнительно-отталкивающую вечность на сиюминутное отсутствие страха.
Мелодия, рваная и безумная, сотрясала сердца и разумы, заставляя их задуматься — неужели они все живут лишь для того, чтобы оказавшись пред ликом Вечности уползти в тень, думая лишь о сохранности себя, понимая, что бегство безнадежно, все же пытаться любой ценой остаться быть? Неважно какими, неважно как, неважно, зачем, только бы остаться быть. Неужели?
Лопнувшая от напряжения струна хлестнула Киммериона по шее, взрезав кожу и концом скользнув под маску, распорола белый бархат и оставила глубокую ранку на щеке эльфа. Но он не заметил боли, как не заметил, что его инкогнито теперь прячется лишь за хрупким алебастром, и что от четырех струн осталось лишь три. Он играл, и в этот момент он не был эльфом-вампиром Киммерионом, сходящим с ума гением, паразитом, живущим за счет чужих жизней. Он был больше, чем весь этот мир, а весь мир был в нем. И скрипач даже не обратил внимания на странную мысль, скользнувшую на грани сознания, странную тем, что она не принадлежала Киму, эта мысль: «мальчик, откуда тебе это знать?».
Безумной нотой Ким закончил «фантазию» и медленно опустил смычок. Он чувствовал себя полностью опустошенным, выжатым досуха, и не представлял себе, как будет продолжать концерт.
А в зале повисла мертвая тишина. Еще витали под сводчатым потолком отголоски мелодии, и пришедшие в театр боялись разрушить ее. Только две минуты спустя раздались негромкие аплодисменты одного человека, причем ложа, из которой они прозвучали, заставила всех обернуться.
Его императорское величество Лаарен III стоя аплодировал Бельвегору Белому Эльфу. И спустя мгновение зал взорвался бурей аплодисментов.
А вампир почувствовал, что нему возвращаются силы. Киммериону удалось сделать невозможное — на его концерт пришел сам Император. И эльф чувствовал, что просто обязан продолжать.
Скрипач поднял голову, ища взгляд Императора — и застыл. За спиной Лаарена, чуть слева, стоял высокий черноволосый человек в темно-бордовом дублете и вишневом плаще. Этого человека Ким узнал бы из тысячи, из легиона.
Ненависть, дикая, лютая, первобытная ненависть, незамутненная иными чувствами, всколыхнулась в душе вампира. В это мгновение он хотел только одного — безумным, нереальным для простого смертного прыжком перелететь в императорскую ложу, сбить с ног человека, искалечившего жизнь Кима и убившего его сестру, вцепиться клыками ему в горло, чувствуя, как с каждым глотком жизнь покидает злейшего врага Киммериона — Александра Здравовича.
Чудовищным усилием эльф заставил себя сдержаться. Но кипящая в душе ненависть требовала выхода. Скрипка метнулась к подбородку, смычок взлетел и опустился на струны…
Безумная импровизация, в которую он вложил все обуревающие его чувства заставила даже Вегу ужаснуться злому гению Бельвегора.
Наконец Ким закончил. Стихли последние отзвуки кровавого кошмара, пробужденного сумасшедшей мелодией в сердцах слушателей, и звенящую тишину зала прорезал короткий свист летящих стрел.
Стреляли с нескольких сторон, из-под самого потолка. Это казалось столь диким и невозможным, что отреагировать успели лишь трое — Вега, Здравович и… Эль'Чант.
Первая стрела ударила эльфа в лицо, пробив насквозь полированный гриф скрипки, но, видимо, Кайран не зря трудился над маской. Алебастр раскололся на две ровные половины, а лицо Киммериона скрывал теперь лишь кусок рассеченного ранее ударом струны белого бархата, но сам скрипач остался невредим.
Выстрелы второго, третьего, четвертого и пятого лучников оказались менее удачны — две стрелы отбил Вега, головокружительным прыжком взметнувшийся в воздух, третья воткнулась в стену в полуфуте от застывшего Кима, четвертая вообще делась неизвестно куда. Вампир в оцепенении взирал на останки подаренной учителем скрипки.