Продавцы невозможного
Шрифт:
При его появлении настроение девушки… не ухудшилось, но поменялось.
– Здесь принято говорить: директор Кауфман, – заметил Грязнов.
– Постараюсь запомнить.
– Так вот, директор Кауфман является обладателем небольшой, но со вкусом подобранной коллекции столового серебра.
– Как мило.
– У каждого из нас есть маленькие слабости.
Патриция холодно оглядела увлеченного лотами Мертвого и недовольно осведомилась:
– Почему вы не встретились в каком-нибудь уединенном месте?
– Потому
– Он тебя ненавидит?
– Конечно же, нет.
– Тогда в чем дело?
– В том, что я его боюсь.
Нормальные дети мечтают стать героями: летать в космос, лечить людей, побеждать в гонках, открывать новые острова… Перед нормальными детьми лежат тысячи дорог, и они любуются самыми яркими из них, примеряют на себя сверкающие одежды. Нормальные дети знают, что быть героем – хорошо.
Дети обожженные мечтают стать героями для своих. Для своего народа, клана, семьи. Вырасти сильными, завоевать место под солнцем, уничтожить врагов, наслаждаясь почитанием близких. Если не благодарностью, то хотя бы уважением. Ведь они важны – близкие, особенно для тех, кто в остальных видит врагов.
А еще очень важно делать что-то не только для себя.
Быть героем непросто. Мужество, отвага, ум, упорство, умение взять ответственность на себя, сила… Лишенный хотя бы одного из этих качеств обречен оставаться на обочине. Но герою, которому приходится воевать, нужно тащить из колоды и другие карты: жестокость, хитрость, подлость… Герой, которому приходится воевать, не носит романтические одежды – он за ними прячется. И чем тяжелее война, чем слаще вкус победы, тем меньше скрывает рыцарский плащ от окружающих.
И как же бывает обидно увидеть страх во взглядах тех, кому служишь.
Уединиться им удалось вскоре после окончания торгов, когда взволнованные или разочарованные гости вернулись к шампанскому, громко обсуждая перипетии только что состоявшегося действа. Когда можно легко затеряться за фразами, вроде: «Зильберштейн! Как ты мог увести у меня «Мадонну»?!» или «Извините, архиепископ, но эта скульптура мне просто необходима…» Кауфмана не видно? Значит, уехал.
– Артур, я слышал, вы собираетесь устроить большой аукцион антикварных автомобилей?
– Я слышал, что у Кирилла восхитительно прелестная дочь, но увидеть вас воочию… Я потрясен, Патриция…
Пэт осталась в зале – если гости переставали говорить о торгах, их мысли тут же переключались на девушку, – а Кирилл незаметно вышел, направившись в небольшую комнату, которую по его просьбе подготовили устроители аукциона. Пять шагов из зала, первая дверь направо. Как раз по дороге в туалет, никто не удивится, увидев, что антиквар выбрал подобный маршрут. У двери никого, безы по-прежнему контролируют зал. В небольшом помещении только Мертвый. Стоит у журнального столика, недоуменно таращась на свежеприобретенный молочник.
– Привет!
– Это хобби, которое я, по твоей милости, завел семьдесят лет назад, начинает действовать на нервы, – сварливо ответил Мертвый.
– Оно всегда действовало тебе на нервы.
– Теперь – особенно.
Грязнов чуть приподнял бокал с шампанским.
– Рад тебя видеть.
Кауфман развернулся, Кирилл подошел ближе, и целую минуту мужчины молча смотрели друг другу в глаза.
– Устал?
– Есть немного, – признался Максимилиан. И тут же поинтересовался: – Как твоя голова?
– Чертовски болит.
– Таблетки помогают?
– Если лопать горстями. – Грязнов улыбнулся: – Ты ведь не просто так спрашиваешь?
– У меня тоже начинаются боли, – нехотя ответил Кауфман. И прикоснулся указательным пальцем к виску: – Тут.
– Это время, брат. Даже взятое взаймы, оно убивает.
– Да уж, долгов мы наделали… – Мертвый решился: протянул руку и сжал Кириллу плечо. – Я тоже рад тебя видеть, брат. – Выдержал паузу. – Я скучал.
Максимальное проявление чувств Максимилиана.
– Я до сих пор не понял, наказание это или награда, – тихо произнес Кирилл.
– Судьба.
Мертвый убрал руку, отошел, встал вполоборота.
Сначала Грязнов решил, что эмоциональная часть встречи окончена, однако тон, которым Кауфман задал следующий вопрос, показал, что им все еще владеют чувства, а не разум:
– Как наша девочка?
Тон вызвал бы шок у любого, мало-мальски знающего Мертвого: в трех словах и нежность, и забота, и немного грусти. Таким тоном говорит отец, вынужденно разлученный с любимой дочерью. Или монстр, не смеющий приблизиться к предмету обожания.
– Она растет, – ответил Кирилл. – Крепнет. Взрослеет.
– Красавица.
– И умница.
– У нее есть мужчина?
– Ей нравится Рус.
– Хороший мальчик, – одобрил Мертвый. – Он ей подходит.
– Но выбрал Матильду, – вздохнул Кирилл. – У них получилась замечательная пара.
– Матильда не должна была мешать, – холодно бросил Кауфман.
– Потом я понял, что альянс с этим «хорошим мальчиком» стал бы ошибкой, – продолжил Грязнов, не обратив никакого внимания на замечание Мертвого.
– Матильда не должна была мешать, – упрямо повторил Кауфман.
Он злился – кто-то посмел перейти дорогу его девочке!
– Патриции нужен крестоносец, а не пацифист. – Кирилл усмехнулся: – Это ты в состоянии понять?
Несколько секунд Мертвый недоуменно таращился на Грязнова, потом опомнился, догадался:
– У тебя есть кандидатура!
– Я почти уверен, что этот вариант – наилучший.
– Я с ним поговорю и сам скажу, наилучший или нет.
– С кем?
Кауфман растянул губы в улыбке: