Продолжение Дон Жуана

Радзинский Эдвард Станиславович

Беспощадно лупит Д. Ж. — Д. Ж. падает.

Д. Ж. (хрипло). Не надо бить.

Анна в ужасе смотрит.

Лепорелло. Ну вот и получше пошло дело. (Взглянул на часы.) Принеси-ка портфельчик, Аннушка… В прихожей он… Пора нам.

Анна, оглядываясь на Д. Ж., пятясь, уходит.

Что ж ты, ботинки

снять не мог — наследил… А я, честно скажу, боялся! Думал, все-таки ты — Дон Жуан, специалист, тысячи лет практики! Но правду говорил отец в древности: «Не боги горшки обжигают». Я хоть прост, да смекалист. Оказалось, главного ты не знал: за три тысячи лет не понял, тупица. Главное — не стихи. Главное — молчать. Скажи ей: я — Дон Жуан. И — в тряпочку! Дальше она все за тебя выдумает, как ей захочется. Женщины — они такие фантазерки! И не балованные… Все обижаешься?.. Да ты благодарить меня должен! Тебя воскресили, так ты трудись. Не хочешь работать, хочешь думать — освободи место!..

Возвращается Анна с портфелем. Д. Ж. неотрывно глядит на нее.

Анна. Что ты смотришь на меня, старик?

Д. Ж. Я жду, когда ты вспомнишь «великую любовь».

Лепорелло. Ах, ты опять за свое?! (Рванулся.)

Анна. Не надо. Оставь его.

Лепорелло остановился.

Я вспомнила. Я расскажу тебе, лакей. «Великая любовь»… это жить им — днем, ночью, на рассвете, задыхаясь в подушку от слез. Это когда сжигает… это когда он опоганил твой дом, убил твое замужество, ограбил твою постель… а-а-а, еще вспомнила: «Великая любовь»… это когда тебя все проклинают! Тысячу лет подряд называют шлюхой! Обвиняют во всем — в том, что из-за тебя сгорела Троя, в том, что плохо учится его ребенок, что погиб твой муж, что его жена дурно выглядит… «Великая любовь» — это снотворное, снотворное… снотворное… и слезы… и больная голова, и желчь во рту… «Великая любовь» — это анализы мочи… и страх… и…

Д. Ж. (в ужасе). Ты… ты…

Анна (прерывая его, кричит). Нет! Я не знаю, кто ты! И я не хочу знать! (Указывая на Лепорелло.) Но с ним… я так мечтала

о великой любви! (Засмеялась.) А с тобою я ее тотчас вспомнила… Ты украл у меня даже это… За что?! Проклятый старик! Лакей! (Кричит.) Уйди! Уйди! (Бросается к Лепорелло.) Мне спокойно с тобой. Зачем он пришел?

Лепорелло. Все будет хорошо, Аннушка. Ты красивая, с тобою куда хочешь пойти не стыдно. Все будет в ажуре… Только… постараемся без излишних разговоров… ты ведь знаешь, у меня в этом веке — фотография, я не один — дочь-невеста, совещание по багету… (Визгливо.) О, как я тебя люблю! А дальше — пошли мои стихи про любовь! (К Д. Ж.) Вспоминай!.. Мне что, два раза повторять? (Замахнулся.)

Д. Ж. (хрипло). «Как сладко на земь пасть, томиться в рабстве страсти… и все ж, чем страсти власть, нет сладостнее власти». (ИД. Ж. начинает хохотать. Он хохочет страгино, до колик. Постепенно он замолкает, а потом еле слышно произносит.) Командор… Командор… (Громче.) Командора — ко мне! Командор!.. (Вопит.) Командор! Командор!

Все молчат. Тишина.

Лепорелло. Сганарель… а Сганарель…

Д. Ж. (еле слышно). Командор… Командор…

Лепорелло. Сганарель… а Сганарель!.. (Швыряет ему в руки портфель.)

Д. Ж. (задыхается от слез и бессмысленно глядит на портфель). Не помню!.. Я не помню…

Лепорелло. А тысяча шестьсот тридцать второй год? А река Гвадалквивир — этот хрустальный рубеж между Севильей и Трианой!.. Ты тоже не помнишь? А, Сганарель? (Лупит его.)

Д. Ж. (вздрагивая от ударов, бессмысленно). Помню… помню… помню…