Проект «Индиго»
Шрифт:
И вот перед моими глазами уже стоит улыбающийся помолодевший Иннокентий.
5 глава
– Так, Маруся, угадай, что нарисовано на карточке, – он держит передо мной абсолютно чистый листок. Я знаю, что на другой стороне есть рисунок. Незатейливый. Скорее всего, обычная фигура. Треугольник или квадрат.
Мне не хочется думать, это скучно. В эту игру мы играем каждый день. В последнее время я стала хорошо видеть эти рисунки.
Сосредотачиваюсь, стараясь посмотреть сквозь бумагу, и вижу.
– Тли спилальки,
– Это трискелион, – Иннокентий радостно улыбается. – У тебя хорошо получается, Маруська. Так. Теперь, сдвинь вот этот спичечный коробок с места, и закончим.
– Мне сегодня больше не будут делать уколы? – спрашиваю я. Все руки на сгибах у меня в синяках и малюсеньких ранках от игл. – Я не люблю эти стлашные иголки.
– Сколько они сегодня взяли у тебя крови? – Иннокентий недовольно хмурится, аккуратно беря в свои большие ладони мою маленькую руку.
– Две плобилки, – бросает в дрожь от воспоминаний о том, как иголка входила в кожу.
Иннокентий цокает языком и хмурится. Он очень недоволен. Я вижу это по дрожащему воздуху вокруг него.
Коробок спичек двигаться не хочет, сколько бы я на него не смотрела. Проходит полчаса, и меня отпускают. Иннокентий Алексеевич идет вместе со мной в медпункт, от этого места у меня коленки начинают трястись. Мужчина просит подождать у двери, но мне становится скучно, и я прокрадываюсь следом. Тихо заползаю на четвереньках в кабинет и прячусь за стойкой со шприцами.
– У нее все руки в синяках! Ходит бледная, как будто вот-вот упадет в обморок. Девочка совсем ослабла. Она даже не может сдвинуть спичечный коробок! – Иннокентий в ярости. Мне видно только его спину, но даже по его напряженным плечам понятно, как он зол.
– А, может, это все из-за того, что девочка абсолютно нормальная? Признайтесь, максимум, что у нее получается, это разглядеть рисунки на ваших глупых карточках. Она обычна, Бородин, как бы сильно вы в нее ни верили, но она обыкновенная. Отдайте ее в настоящий детдом и больше не вспоминайте. Государство не собирается оплачивать проживание нормального ребенка в вашем заведении.
Я пытаюсь аккуратно отползти назад, но задеваю ботиночком мусорное ведро, и оно с шумом опрокидывается. Иннокентий поворачивается, врач, с которым он разговаривал, кривит недовольное лицо.
– И научите ее уже вести себя прилично. Ей четыре, должна уже понимать, что подслушивать чужие разговоры нельзя, – у него прилизанные волосы и белесые брови. А еще страшные длинные пальцы со сломанными острыми ногтями.
Четыре года мне исполнилось только вчера. А этот злой мужчина, который всегда старается уколоть побольнее, чтобы появились синяки, а я скривилась в кресле и расплакалась, вчера сделал это особенно больно.
– Если в ближайшее время ее способности не проснутся, Бородин, я обещаю, самолично займусь отправкой этой девчонки в детский дом, – палец указывает на меня, продолжающую стоять на четвереньках.
– Плостите, я не хотела, – я ставлю ведро на место и собираю мелкий мусор, вывалившийся из него. – Я больше не буду.
Иннокентий ведет меня в комнату. Остальные ребята еще на занятиях.
Сажусь на кровать и поджимаю ноги, обхватываю их руками.
– Вы отдадите меня? – на глаза наворачиваются слезы. Я не хочу отсюда уезжать. Иннокентий добрый, он пытается быть хорошим для меня. Он любит меня. А в том страшном детдоме, которым так пугает врач, не будет никого хорошего.
– Нет, ни за что. Я не позволю ему тебя забрать, – мужчина садится рядом со мной на кровать и обнимает за плечи. Его руки такие горячие, и я чувствую их тепло даже через толстый свитер. Я утыкаюсь ему в плечо и тоже обнимаю. – Мы что-нибудь придумаем, ты не бойся, Маруська, ты особенная. Я чувствую, что ты еще всем нос утрешь своими способностями.
***
Кабинет Иннокентия. Я сижу на стульчике и все так же безуспешно пытаюсь сдвинуть этот глупый коробок. Напротив меня в кресле Иннокентий. Мужчина выглядит уставшим. Покрасневшие глаза, щетина. Он совсем осунулся, словно не спал несколько дней. Еще у него болит голова. Я вижу, как разлетаются красные молнии от висков. Не знаю, нужно ли говорить, что вижу боль, или не стоит.
– Иннокентий, – зову я его. Задремавший только что мужчина дергается и открывает глаза.
– Получилось? Сдвинуть получилось? – на мгновение в нем просыпается надежда. Боль отходит на второй план, Бородин даже приподнимается из кресла, но я виновато качаю головой. Мужчина сразу как будто сдувается и безнадежно падает обратно.
Ему всего-то нужно, чтобы я смогла сдвинуть коробок, хоть на миллиметр. Но у меня не получается. Все остальное не важно. Не важно, что я вижу картинки на его карточках, не важно, что вижу ауры и эмоции. Это не то. Нужно что-то существенное, чтобы оставить меня здесь.
– Может, поплобуем что-нибудь длугое? Вдлуг я умею летать? – предположение смешное, а я уже пробовала. Говорила с мальчиком, который умеет левитировать. Ему не пришлось этому учиться. Он в воздух поднимается, когда не контролирует себя. Например, во сне.
Уверенна, будь у меня такие способности, камеры в наших комнатах сняли бы это. И тогда Иннокентию не пришлось бы так из-за меня страдать.
Вообще-то все ребята попали сюда благодаря тщательному отбору. Они проходили множественные тесты, демонстрировали свои способности. И только я попала сюда по тому, что Иннокентий взял под опеку.
Он рассказал, что мои родители работали вместе с ним, а потом они погибли. И он взял меня к себе, чувствуя вину.
Я живу в интернате уже больше трех лет, но мы до сих пор не нашли во мне чего-то особенного. В четыре года большинство детей уже имеют ярко выраженные способности. Я же обычная, так все говорят. Да, умею считать, даже читаю уже по слогам, хорошо запоминаю стихи и вижу ауры. Но первые три умеют все, а научиться видеть ауры не так уж и сложно.
Иннокентий был уверен, что раз мои родители индиго, то я обязательно должна обладать какой-нибудь способностью. Но все, что я от них унаследовала это синий камушек, который я ношу не снимая. Иннокентий Алексеевич говорит, что талисман был на мне в тот день, когда он забрал меня сюда.