Проездом
Шрифт:
Левонтий скорыми шагами устремился к руке, но Вадим Петрович не допустил его до этого.
— Как поживаете, Левонтий Наумыч? Книжки божественные почитываете? Чаек попиваете?
Побалагурить со стариком по-прежнему Вадиму Петровичу не захотелось. Левонтий сразу напомнил ему, как много ушло времени, сколько ему самому лет и как эта Москва полна для него покойников. И без того вчера, проходя по Молчановке, он насчитал целых пять домов, для него выморочных. Все в них перемерли, и теперь живут там какие-нибудь «обыватели», — слово, принимавшее
Так точно и Левонтий, с его запахом лампадного масла не то от волос, не то от его балахона, обдавал его кладбищем.
— Надолго ли, батюшка? — шамкал Левонтий, наклоняясь над ним.
— Да как дела. Хочу покончить со всем.
— Как, батюшка?.. Виноват… на одно-то ухо туговат стал я.
— Приехал все продать, — выговорил громко Вадим Петрович, и ему точно захотелось нанести старику чувствительную неприятность, сообщить ему об этом бесповоротном решении — ликвидировать и распрощаться с родиной.
— Дом изволите продавать?
Вопрос Левонтия вылетел почти с испуганным вздохом.
— И дом, и деревню, если хороший покупщик найдется.
— И вотчину?.. Батюшка!.. Как же это возможно!..
Глаза старика сразу покраснели, и две слезы покатились из них по розоватой, точно восковой щеке.
— Затем и приехал, — все так же громко и как бы злорадно повторил Стягин.
— Господи!
«Разрюмится старикашка, — проворчал про себя Вадим Петрович, — и пойдет причитывать!»
— Нечего делать, Левонтий Наумыч, такие у вас порядки, что зря, без всякого смыслу, только разоряешься… Цен ни на что нет, дом пустой стоит, бумажки ваши скоро до четвертака дойдут… Слышали об этом?
— Ох ты, господи!.. Это точно, батюшка, все в умаление пришло… Скудость!.. А все-таки… дом продать… Папенька-маменька… дяденькабабенька — все жили… Опять же вотчина… усадьба… ранжереи, ананасницы…
— Вот что вспомнил!.. От ананасов теперь и навоза-то не осталось…
— Вотчина — дедина, — продолжал старик тоном тихого причитания, от которого Стягину делалось еще тошнее.
— Мало ли что! — почти гневно вскрикнул он.
Левонтий отошел смиренно к двери.
III
Дверь шумно растворилась.
— Лебедянцев!.. Ты, брат?.. — удивленно окликнул Вадим Петрович.
Он не столько обрадовался приятелю, сколько удивился, что тот нашел его. После вчерашней неудачи с отыскиванием его переулка и дома Стягин хотел сегодня утром посылать за справкой в адресный стол.
— Небось удивлен, что я первый тебя нашел?.. Хе-хе!
Лебедянцев — небольшого роста, блондин, с жидкою порослью на сдавленном черепе, в очках, с носом в виде пуговки и с окладистою бородой, очень небрежно одетый, засмеялся высоким, скрипучим смехом.
— Здравствуйте, Левонтий… как, бишь, по батюшке?.. — обратился он тотчас же к старику.
— Наумыч, батюшка, Наумыч… Покорно благодарствую… Скриплю-с, грешным делом, скриплю-с.
— Крепись, старче, до свадьбы доживешь!.. Ну, ты, Вадим Петрович, хорош… нечего сказать. Чтобы черкнуть словечко из Парижа или хоть бы депешу прислал с дороги!
— Да я адрес твой затерял, — оправдывался с гримасой Стягин. — Ваши московские дурацкие переулки…
— Нечего, брат!.. Ну, поздороваемся хоть! Вот физикус-то? Все кряхтит да морщится.
— Позволь, позволь, я еще не умыт!
— Экая важность!
Приятель звонко поцеловал его два раза.
— Да как же ты-то узнал о моем приезде? — все еще полунедовольно спросил Стягин.
— Видел тебя вчера издали… Кричу… на Знаменке это было… ты не слышишь, лупишь себе вниз и палкой размахиваешь… Другой такой походочки нет во всей империи… Вот я и объявился… Заехал бы вчера, да занят был до поздней ночи.
Тон Лебедянцева в этот раз ужасно коробил Вадима Петровича.
«Как охамился!» — подумал он и собрался вставать с постели.
— Левонтий Наумыч, подождите там, в передней.
— Слушаю-с, батюшка… Да вам не угодно ли чего?.. Умыться подать? Я с моим удовольствием…
— Нет, не надо.
Старик тихонько выполз из полуотворенной двери.
— Умываться по-прежнему будешь? — задорно и как-то прыская носом спрашивал Лебедянцев, ходя быстро и угловато перед глазами Вадима Петровича.
— Послушай, Дмитрий Семеныч, — остановил его Стягин, — не арпантируй ты так комнату.
— Что?
Лебедянцев расхохотался.
— Повтори!.. Как ты сказал… арпан… арпанти… Это по-каковски?
— По-французски! — сердито крикнул Стягин. — Садись, пожалуйста, и кури… если желаешь… — А мне позволь умыться.
— Сделайте ваше одолжение! Вот петушится! Все такая же брюзга!
Стягин откинул совсем одеяло, опустил ноги с гримасой, хотел подняться и вдруг схватился за одно колено.
— Ай! — вырвалось у него, и он опять поднялся. — Не могу!
— Чего не можешь? — смешливо спросил Лебедянцев.
— Ах ты, господи! Разве ты не видишь? Не могу встать! Колотье!
— Разотри суконкой!
— Суконкой! — почти передразнил Стягин и начал тереть себе оба колена.
Гримаса боли не сходила с его некрасивого, в эту минуту побуревшего лица.
С трудом встал он на ноги, потом оделся в свой фланелевый заграничный coin de feu [6] и, ковыляя, прошел через кабинет в темную комнатку, где стоял умывальный стол.
— Ты ревматизм или подагру нажил, что ли? — крикнул ему вдогонку Лебедянцев.
«Типун тебе на язык!» — выбранился Стягин про себя, волоча одну ногу. Ходить было можно, но в правом колене боль не стихала, совсем для него новая. Лебедянцев болтал зря: ни ревматизмом, ни подагрой он не обзаводился.
6
Coin de feu — костюм (фр.).