Проезжий
Шрифт:
— Зато я сохранил свои волосы. Пока еще никто не снял с меня скальп.
— А я часть своих разбросал по свету. Вы говорили, что миссис Холлируд была актрисой?
— Так она мне сказала. И показала несколько старых театральных афиш.
— О да, она действительно была актрисой. И многим другим тоже. Она все еще на ранчо?
— Насколько мне известно, да. Хотя, наверное, уже сматывают удочки после того, как мы вырвались от них. — Я откашлялся. — Мне пришлось стрелять в Лью Пейна.
— Он напрашивался на это. Возможно, шериф вынесет вам благодарность. Рано или поздно ему пришлось бы это сделать самому.
— Он жив. Он стоял на фоне кустарника, поэтому я его не видел, а когда неожиданно появился, я тут же выстрелил.
— Что касается миссис Холлируд, то это вы пустили меня по ложному следу. Кто говорил, что ей пятьдесят или шестьдесят?
— Должно быть, так. У нее седые волосы и…
— Вы когда-нибудь слышали о том, что люди носят парики? У нее три или четыре парика. По правде говоря, ей примерно лет тридцать пять. В действительности у нее темные волосы, хотя она редко появляется в естественном виде.
— Вы собираетесь ее арестовать?
— У-гу. Как только вернется шериф.
— Клинтона тоже?
— Чарльз Пелхэм Клинтон. Я хорошо знаю этого человека. Нет, у нас недостаточно улик против него. Может, если вы и мисс Ле Коди сделаете заявление…
— Мы сделаем, но не думаю, что многое из того, что мы скажем, зачтется в суде.
Позже я пересек улицу и заказал в гостинице комнату для себя, потом разыскал городского цирюльника и доставил себе удовольствие тем, что подстригся и побрился. Затем сменил одежду и растянулся на кровати, чтобы отдохнуть, и заснул.
Когда я открыл глаза, на улице совсем стемнело. Выглянув в окно, я не увидел ни одного огонька, даже в ресторане. Поэтому я разделся и вернулся в постель.
Перед тем как уснуть, я лежал и думал о том, что сейчас творится на ранчо и что будет делать теперь миссис Холлируд. Больше всего меня интересовала Мэтти. Ее в чем-то уличили, и ей следует убраться от них до того, как они поймут, что она слишком много знает. С ней не станут церемониться. Разумеется, они не догадываются, что она видела меня во дворе дома, а раньше предупредила, чтобы я ушел с ранчо.
— Мистер Проезжий, — сказал я сам себе, — ты влип в историю, которая тебя не касается. Сейчас тебе лучше седлать лошадей, упаковывать вещи и отправляться в горы.
Но тут я задумался. Мне уже двадцать восемь лет. За спиной сотни трудных дорог, а все мое состояние три лошади, уздечки, кое-какие инструменты и оружие, которое мне приходится постоянно чистить. Благодаря полосе удач, я наткнулся на золотой карман и заработал столько денег, сколько еще никогда в жизни не имел. Но когда дошло до дела, то оказалось, что это вовсе не значительная сумма. Если она иссякнет, что же у меня останется? Придется снова перегонять коров за тридцать баксов в месяц или возвращаться на рудник? Вдруг я почувствовал, что не хочу быть ослом, гоняясь за удачей по горам до конца жизни.
Я сел, надел шляпу и обхватил колени руками. Откуда вдруг у меня возникли подобные мысли? Почему, после долгих лет скитаний, я начал думать, как буржуа?
Многие годы я убеждал себя в том, что я тяжелый человек, и встречались люди, которые соглашались с этим. Со мной трудно ладить, я не умею вести оседлый образ жизни, хотя другие парни, с которыми я ездил, со временем обзаводились ранчо, открывали банки, магазины или работали адвокатами, шерифами. Они становились горожанами. А кто я? Бродяга в седле?
Ладно. Я снял шляпу и лег, уставившись в потолок и испытывая досаду на самого себя. Да, мне уже двадцать восемь лет. Где я буду, когда мне стукнет сорок? Опять гонять лошадей или коров, которые принадлежат чужому человеку, и представляться Проезжим?
Да, это то, что мы есть в этой жизни, но когда человек отдает Богу душу, он должен оставить после себя что-то большее, чем нашел, когда появился на свет.
Теперь Мэтти. Ее судьба беспокоила меня. Как ей отделаться от этих людей? Во мне росло убеждение, что она по неведению связалась с ними, и преданность чуть не погубила ее. Иногда человек оказывается в дурной компании и боится порвать с ней, хотя уже понимает, что сделать это необходимо. Но у него ничего нет, поэтому он поневоле привыкает к своему положению и смиряется. Когда я был моложе, несколько раз, шатаясь без дела, сходился с людьми, которые когда-нибудь привели бы меня на виселицу, если бы я вовремя не порвал с ними.
Тот отряд из Техаса представлял собой настоящую ораву дикарей в самом прямом смысле. Они не просто давали выход своим эмоциям, как зачастую поступают ковбои, а совершали подлые противозаконные действия. Однажды ночью в моем присутствии, а было мне тогда шестнадцать, они сговорились ограбить поезд. К счастью, меня с собой не взяли. Я так и провел всю ночь возле стада. Но позови они меня — я не уверен, что отказался бы. В то время я уже выглядел взрослым, крепким мужчиной, но был не способен думать и решать самостоятельно. Пятеро бандитов остановили поезд, как и задумали, а когда разделили добычу, то у каждого в кармане прибавилось на двадцать шесть долларов и пятьдесят центов. У ребят оказалось меньше мозгов в голове, чем я ожидал. Теперь их уже больше нет среди нас. Год спустя двое из них попытались ограбить обоз, где ехал Юджин Блеир с дробовиком. Третий попал за решетку, а двоих последних повесили обозленные граждане, не дожидаясь судьи.
Завтра начнется другой день. Засыпая, я вспомнил веревку на своей шее.
Глава 20
Это было первое утро в моей жизни, когда я лежал в кровати после семи часов, в первый раз за много недель я проснулся и почувствовал себя отдохнувшим. Несколько минут я еще наслаждался тишиной и покоем, потом встал, побрился и оделся. Все это время меня разбирало любопытство узнать, что творится на улице, а пока я брился, краешком глаза наблюдал за высоким, по меркам города, двухэтажным домом в конце улицы. За ним высоко в небо поднимались горы Ла-Платас. Они еще не покрылись снегом, но осталось уже недолго ждать.
Из кузницы датчанина доносился лязг молота о наковальню, очевидно, он подковывал лошадь или точил стальной бур какому-нибудь шахтеру.
Вверх от Дэдвуд-Галч, из трубы поднимался голубоватый дым, еле различимый на фоне сосен.
Подвешивая ружье на бедро, я мысленно пытался вернуться к тем временам, когда я еще не носил оружия. Девяносто процентов мужчин даже на этой улице были вооружены, но эти дни уходят в прошлое. Я тоже уйду вместе с ними? Я потряс головой, пытаясь отделаться от таких мыслей. Этот дикий, суровый Запад нуждался в неотесанных сильных людях с железными кулаками.