Профессии: из первых уст, Крихели Ангелина

"Профессии: из первых уст"

на обложку

Крихели Ангелина

Шрифт:

И я твердо и навсегда запомнила, что журналист – не только человек, пишущий грамотно и сжато или витиевато (в зависимости от концепции издания), но человек, постоянно находящийся на пути самосовершенствования, развития и познания. Нельзя лишь сделать вид, что ты понимаешь, о чем идет речь, когда садишься писать статью. Это оскорбительно для читателя. Нужно помнить, что по ту сторону газетных полос живой человек. Важно действительно понимать, о чем пишешь. А поскольку писать приходится на самые разные темы, то и кругозор должен постоянно всесторонне расширяться.

Эта беседа происходила 27 февраля 2011 года. Спектакль Московского независимого театра «Собачье сердце» по роману Булгакова с участием народного артиста России Валерия Золотухина состоялся 26 февраля.

ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТУХИН:

«ИЗ КАКИХ «КАМУШКОВ» СКЛАДЫВАЕТСЯ ОБРАЗ»

– Валерий Сергеевич, скажите, пожалуйста, насколько тяжелы переезды для актера? Ведь это такой напряженный график, когда в ночь переезд, утром репетиция, вечером спектакль, и снова дорога… Как это переносят актеры и есть ли какие-то способы облегчить эти переезды?

– Ну, во-первых, переезды начались ведь не вчера и, я надеюсь, не завтра они закончатся. Поэтому, если я себя отчетливо представляю в роли, или так скажу, в жизни артиста, – да? – то это… ну, с пяти, с семи лет. А активное такое передвижение в агитбригадах, в самодеятельности – это с пятого, с шестого класса. Сначала на конях, потом на тракторе, потом на разных телегах, поездах, самолетах… И, в общем, движение – это жизнь. А жизнь – это движение. Конечно, с возрастом появляются проблемы. Ну, например, с ногами… И, конечно, восемь часов просидеть в автомобиле, даже в хорошем, это трудно. Но, тем не менее, так приспосабливается организм, что он каждую минуту, каждую свободную секунду может отдыхать. То есть, я приучил себя к тому, что можно на пятнадцать минут… сидя… «отключиться». Или как-то там полежать, задрать ноги, и вообще пребывать в каком-то не публичном таком виде. Организм отдыхает, потому что я чувствую себя отдохнувшим! Поэтому: привычка, тренировка, режим все-таки помогают переносить поездки. И, более того, я без этого, как говорится, и жить-то не могу.

Вот без чего я еще не могу жить, так это без «Собачьего сердца». Без того, чтобы подо мной не гудела дорога, чтобы была перспектива, что я сейчас из Донецка рвану во Львов или, я не знаю, в Барнаул. Ну, в Барнаул, конечно, самолетом. И потом, вот эта гостиница, отель – это, собственно говоря, мой дом. Я провожу времени в отелях гораздо больше, чем в семейной постели. Поэтому все как-то… приспособлено и на столе. И в смысле питания тоже: я не хожу в рестораны, в какие-то кафе… А делаю еду себе сам.

– Вы только что сказали о режиме. Вы имели в виду что-то конкретное или абстрактно говорили о режиме в целом?

– И абстрактно, и конкретно. То есть, режим в каком смысле? Сон! Достаточно пять-шесть часов, даже четыре, если короткого сна. Потом молитва, потом зарядка, стояние на голове. Обязательное. И сегодня я стоял вот здесь, в номере, семь минут на голове. И это, конечно, очень важно! Кроме того, что это физическая форма, это еще и, так сказать, осознание того, что ты в семьдесят лет стоишь семь минут на голове, это уже дает тебе превосходство некоторое. Перед жизнью что ли! Это не то, что подвиг, но во всяком случае, в течение сорока лет, и даже больше, я этим занимаюсь. К тому же, я вегетарианец. Для меня, так сказать, нет обжираловки. У меня вот дневник, да? Вот я вижу, здесь весов у меня нет, но когда я уезжал на Саратов, у меня вот 64 килограмма. Ну вот, видите, 64 килограмма (показывает записи в дневнике, бережно перелистывая многочисленные страницы). А вот это уже Запорожье… Там гастроли, поэтому здесь весов нет и вес мой не указан. Но, во всяком случае, последние… вот дома – 63 и 900. 64, или 63,900. Когда выпускали «Собачье сердце» там, в том дневнике было 65 килограммов, 64 и 300… Ну, в общем, где-то в пределах. Или сейчас я вижу, некоторые актеры наши, они уже до такой степени расползлись, костюмы уже…э-э…новые надо шить. И давно сшили. А у меня тот же самый. То есть, режим во всем. Ну, и кроме того, конечно, в первую очередь, воздержание от спиртного.

– А в каком возрасте и благодаря чему вы поняли, что непременно станете актером?

– Это произошло очень давно. В пять лет. Когда я понял, что за то, что я пою, мне платят. Молоком, пирожком или еще чем-нибудь… Я понял, что этим тоже можно зарабатывать хлеб в колхозе. И потом, это с детства так, со школы пошло, пошло, пошло… Конечно, у меня в жизни не так все гладко и-и… как это?... романтично представляется. Потому, что я в шесть лет упал и у меня случился, по диагнозу того времени, туберкулез кости. Я три года лежал привязанный к кровати, просто в горизонтальном положении. С 7 до 10 лет. Я понимаю, трудно представить себе это. Все как-то так на это не обращают никакого внимания на самом деле. А у меня нога была в гипсе, до восьмого класса я ходил на костылях. А поступил я на отделение оперетты. Все было, конечно, тоже случайно. Но, тем не менее… Я готовился в простаки, я готовился плясать, танцевать на сцене, петь и прочее, но… У нас преподаватель была, Галина Сергеевна Анисимова, которая сказала: «Молодой человек, вы пришли не на тот факультет». А она работала в театре Моссовета. И она меня сразу сориентировала. Приняла участие

в моей судьбе. Я знал, что у меня есть свой театр, в котором я работал в то время, что учился. Если бы я участвовал в каких-то массовках… А так я, деревенский мальчик, я же из деревни, и в московских театрах!..

– То есть, волею Судьбы…

– Да, именно волей Судьбы!

– Скажите, а в каком спектакле вы считаете работу для себя наиболее плодотворной и интересной? И с какими актерами?

– Каждый спектакль – это как новая страна. Последняя премьера – это спектакль по пьесе Артура Миллера «Все мои сыновья». Постановку осуществил великий польский режиссер Кшиштоф Занусси. И он провел кастинг среди российских актеров. Он отдал мне роль, выбрал на эту роль меня. Мне было очень сложно. Потому что я же работаю в стационарном у Любимова, в театре на Таганке. Но Кшиштоф написал письмо Любимову с просьбой, чтобы он нашел возможность освободить меня на две с лишним недели для репетиций. И Любимов пошел навстречу, отпустил, и мы в Польше репетировали дома у Кшиштофа, работали над пьесой. А замечательной моей партнершей, с которой мы много уже снимались, была Екатерина Васильева, она играет мою жену. Настя Виденская играет… И, конечно, факт в том, что играть с этими людьми великолепно. И для меня это интересно. А также огромную радость я получаю в «Собачьем сердце». Потому что здесь… Это моя постановка, и в общем-то, я хозяин спектакля, хозяин роли, хозяин сцены, собственной судьбы. То есть, сценической в первую очередь. Это для меня очень дорогой спектакль. Там повсюду разбросаны какие-то символы. Например, вот шапочку мне сшила моя гражданская жена, Ирина Линдт. Мы с ней играли «Мастера и Маргариту». Я играл Мастера в театре на Таганке. А там, значит, шапочка у Мастера. Она сшила мне ее своими руками. Говорит: «Маргарита сшила Мастеру шапочку». И она ведь такая выворотная шапочка, двойная. На ней вензель вышит «ВВ». Ваня, Валера. Ванька тогда только родился, ему было около года. Поэтому «ВВ». Там тайна. Во всем заключена тайна. Пепельница, которую я держу в руках, сова, латунная пепельница, это мне подарила, отдала свою любимую пепельницу моя жена. Законная жена. Тамара. Она, значит, говорит: «Возьми пепельницу, она тебе поможет». У актера, хотя я человек верующий, но такие вещи тайные разбросаны по спектаклю. Четки мне подарил мой сын священник. Когда идет разговор у Преображенского с Борменталем: «…У вас же нет подходящего происхождения…». А он: «Что вы! Отец – судебный следователь…». «А у меня еще хуже: отец – кафедральный протоиерей...». А у меня сын священник. Четки, и сын священник. Для зрителя это может ничего не значить. Но это дает внутреннюю атмосферу для актера. А вообще, в этом варианте постановки два портрета висит. Сделано новое сценическое оформление. И там портрет молодого меня. Не знаю, но почему-то это напомнило портрет Капицы и Семенова, наших академиков и лауреатов Нобелевской премии, в исполнении Модельяни. Ну, любил он портреты маслом. И вот в этом стиле тоже… Вот эта вся символика такая, внутренняя символика! Для зрителя она, так сказать, невидима! Не разгадана… Да и не нужно, это я вам просто говорю для того, чтобы понять, из каких камушков складывается мозаика атмосферы, мозаика образа, мозаика роли и т.д. Для меня это очень важные вещи, они помогают мне существовать в образе. Вот вы спросили о партнерах, а все это – тоже партнеры! Ведь партнеры – не только живые актеры, но партнеры и вещи. Неживые предметы, как вот четки, пепельница там, шапочка… Все это имеет для меня какое-то значение. Весьма-весьма…

– Каковы дальнейшие творческие планы?

– Творческие планы… Ну, во-первых, спектакль «Все мои сыновья» мы сыграли два раза. Один раз в Екатеринбурге и один раз в Москве. Он еще в процессе становления. Этот герой со мной, и я как-то все время остаюсь в процессе работы над этой ролью. А планы у меня связаны с моей родиной, с Молдавией. Там строят театр. То есть, театр построен. Уже идет, так сказать, начинка: техника, звук, свет. Монтируется это. И потом, когда мне исполняется 70 лет, 21 июня… театр должен быть открыт.

– А есть ли в этой роли, в спектакле «Все мои сыновья», такие «камушки», как в «Собачьем сердце», которые помогают строить роль?

– Есть. Эти «камушки» набираются, они накапливаются, понимаете? Там тоже есть. Ну, например, там речь идет о том, что он владелец завода, Келлер, и касается самолетов. Я Ваньке делал такие вот прыгающие лягушки из бумаги, самолеты…

– Оригами, кажется?..

– Да-да! Всякие там самолетики. И это все собирается туда… И вот эта трубка, которую он курит, это трубка отца Кшиштофа Занусси. То есть, тут тоже есть связь какая-то. И так далее…

– Вы уже не первый раз приезжаете в наш город. И не первый раз именно со спектаклем «Собачье сердце». Только в прошлый раз это было в областном Дворце культуры. А чем вам запомнился, понравился наш город?