Программист
Шрифт:
Я оригинал. Я занимаю серединное положение. Я вижу этот круг, всегда ясно чувствую, когда попадаю в него, но остаться внутри не могу. Они никогда не торопятся говорить о главном, а это не мой стиль. Они придают смысл решительно всему и могут о какой-нибудь мелочи (на мой взгляд, мелочи) говорить долго и серьезно. И как-то так потом поворачивается, что так и надо было, что это не было потерей времени, пустым разговором. Что-то, что казалось в тот момент главным, каким-то образом прямо зависело и вытекало именно из тех вроде бы незначащих вещей, о которых и говорили.
Я люблю прямой и логичный разговор.
В этом же кругу такая манера выглядит чем-то варварским. Они умеют извлекать нужные мысли из каких-то витиеватых, ажурных соображений. Здесь все насквозь символично. Решительно все. Заговори я, к примеру, о. развитии электронной техники, выскажи все, что, мне кажется, нужно делать в этом направлении, — в ответ я могу услышать что-нибудь этакое: «А вы слыхали, институт-то дают Бенедикту Лаврентьевичу, а не Серафиму Михалычу». Вот и понимай как знаешь. А все вокруг понимают. Для всех вокруг фраза сия заключает в себе: ничуть не меньше информации о развитии электронной техники, чем моя чуть ли ни получасовая речь.
И ведь именно понимание. Именно серьезные, умные, толковые люди вокруг. Если бы просто сплетники, т и говорить не о чем было бы. Нет, это стиль мышления такой. И больше: стиль жизни.
Знал я о ней немного. Не люблю я выспрашивать, да и было у нас с Колей множество своих разговоров, и затей, и проектов всяких — хоть отбавляй. Так что родственников мы особо не обсуждали, даже таких выдающихся, кан Исидора Викторовна.
Знал я, что до войны жила она в Крыму, где служил ее муж, полковник авиации, молодой и красивый романтик. (Так донесло до Коли семейное предание.) То же предание гласило, что с первой он познакомился с Антониной и вроде бы дело у них шло к расписке. Но когда Антонина привела его в дом показать родственникам, он увидел Исидору… Через два месяца он получил назначение в Крым, и Исидора Викторовна покинула отчий дом. Через полтора года он погиб. Погиб у нее на глазах. Жена поехала вместе с мужем на аэродром — посмотреть, как он летает. Предстоял простой тренировочный полет. Тренировочный полет при идеальной летной погоде. «От винта-а!» — и вот перед крыльями возникли два серебристо-пульсирующих диска вращающихся пропеллеров. Предстоял самый простой полет при идеальных условиях. А в самолете сидел не новичок — ас.
Но в следующее мгновение самолет страшно завибрировал. Затем раздался взрыв, и самолет превратился в факел. Сгорело все, что могло сгореть.
После войны Исидора Викторовна жила в Москве, преподавала в детской музыкальной школе по классу фортепиано. Второй раз была замужем и неудачно. По крайней мере, так можно было судить по сроку: от второго мужа она ушла через год. Ни имени его (какой-то ученый, и даже какой-то крупный ученый), ни причины развода семейное предание не сохранило. Не упоминало, вернее.
Последние лет пять видел я Исидору Викторовну очень редко — несколько раз, может быть. А сейчас она стояла в прихожей и улыбалась мне. Разумеется, не джокондовской, но не менее загадочной, не менее таинственной улыбкой.
— Коля скоро должен прийти. Проходи, Гена, раздевайся Давно тебя не видела. Проходи, проходи.
— Я наверное, пойду, Исидора Викторовна?
— чему ты только в институте учился? Кибернетике все своей.
— В институте кибернетике выучиться нельзя, Исидора Викторовна. Это потом, на практике.
— Ну, ну… Я же ничего не имею против. Очень милая вещь. Садись-ка вот сюда, садись, садись, Коля придет сейчас. И чаю сам себе налей. А если будешь столь догадлив, и за мной поухаживаешь. Н-да, очень милая вещь… И, как говорят, «профессия в руках».
(Что-то слишком она язвительно. Где-то чуть-чуть более жестко, чем просто так.)
— С профессией, значит, у тебя все в порядке. И жених ты, получается, хоть куда. А вот пить не научился. Так уж лучше и не стоило бы, а? Личико у тебя сейчас просто замечательное! Замечательно красивое и умное.
— Да с премии, Исидора Викторовна. От наших ребят разве отделаешься? Пойдем да пойдем. Ну, зашли в шашлычную, посидели. Да это ничего. К вечеру я разойдусь. Мне сейчас лучше прогуляться бы, может…
— На свежий воздух…
— Ну да. Я здесь знаю одно место, Коля, наверное, к одному товарищу зашел.
— На свежий воздух, значит. Н-да… Прогуляться. Рассудителен не по годам. Все правильно говоришь. Да ты сиди, сиди. Успеешь еще. Долей-ка мне вот крепкого. Та-ак. Ну а премию за что дали?
— Да у нас там много всяких разных. И квартальные, и тематические…
— Ну а все-таки? На этот-то раз за что? Или все вместе?
— Да нет, так не бывает.
— Да… я и сама думала, что так не бывает. Хотя и насмотрелась равного. Но ты, мои голубчик, «нечто», я тебе доложу. Вещь в себе некоторым образом.
— А… что… почему, Исидора Викторовна?
— Ты знаешь, есть у юристов такой термин «в запальчивости и раздражении». Смягчающее обстоятельство такое. Так я на месте адвокатов тебя как живую иллюстрацию на суде демонстрировала бы. Ходячий термин! Классика!
— Да я немножко… там… вчера.
— А как ты складно говоришь! Как все логично, отчетливо. «Там», «вчера». А почему бы не здесь и не сегодня? Почему именно «там» и «вчера»? Ты что, уже исчерпан? И когда же ты восстановишься после столь грандиозного выступления «вчера» и «там»? Когда мы снова сможем увидеть тебя на коне и в доспехах?
— Вам… что-нибудь Коля рассказал?
— Источник информации не должен тебя так волновать, как содержание. Тем более, содержание весьма странное. Изящным слогом говоря.
— Я вчера… понимаете, с утра я запустил одну программку…
— Ну зачем же программку? Коля говорил, что это большая и сложная работа. И она у тебя долго не получалась. А вчера получилась.
— Ну да. А Лида… это моя знакомая…
— Теперь это называется знакомая.
— Ну, в общем…
— В общем и целом, брось заикаться. И садись-ка посвободней, чего ты так съежился? И что же?
— Что?
— Что же ты теперь собираешься делать?
— А что надо делать?
— Мой милый, ты теперь должен ставить вопрос по-другому: что можно? Что еще можно сделать? Если хоть что-то еще можно, конечно. Ты вчера вел себя ужасно по отношению, по крайней мере, к двум людям: к Лиде и к своему товарищу. К Лаврентьеву, кажется. Он, правда, еще этого не знает, но это ровным счетом ничего не меняет. Понимаешь? Ровным счетом ничего. А по отношению к тебе один человек вел себя но крайней мере глупо: привел тебя, пьяного, в компанию. Ну ладно. Коля свое уже получил. А с тобой-то, дружок, посложнее.