Программист
Шрифт:
А Леонид Николаевич к этому моменту стал уже откровенно страшен. Уже с откровенной ненавистью он смотрел на меня. Едва ли не забыв о директоре и парторге. О том, что они смотрят на него. Хотел что-то сказать, но его опередил Арзаканьянц:.
— Как фамилия этого руководителя группы?
— Я… видите ли, я еще не вошел в работу… Не освоился, — не выдержал, высунулся Васильев. Вот тебе и «выделанный министерский материал». В любом случае ему надо молчать и предоставить все начотдела. В любом случае. А тем более, если он ничего не мог сказать, кроме этих беспомощных и смехотворных слов.
Арзаканьянц снова черкнул в блокноте. И снова заметил
— У вас в отзыве по Курилово сплошной пессимизм, — обратился ко мне Арзаканьянц, — Но что же вы предлагаете?
Я был не готов к вопросу. Ответил не очень внятно:
— Надо не внедрять незрелые системы, тем более такие громадные, а изучать реальные возможности современной и будущей техники. Изучать реальные информационные потоки на предприятиях. Эффективность автоматизации обосновывать точно, до цифры, а не наобум Лазаря. Лишь бы защититься. Лишь бы что-то склепать. А польза или вред от твоего дела — неважно.
— Значит, говорите, не внедрять, а изучать?
— Не только. Надо, конечно, делать системы наподобие куриловской. Но делать тщательно. Каждую подсистему доводить до совершенства, обкатывать заранее делать не на соплях, еле-еле, а с запасом, с учетом увеличения роста потоков информации, по крайней мене на десять лет вперед.
Нельзя распылять людей по разным фирмам и частным задачам. Все, что есть, надо бросить на разработке матобеспечения АСУ. Все, что есть. У нас не так уж много хороших программистов. Надо собрать их в кулак. Матобеспечение должно создаваться обязательно с запасом в десять лет. Обязательно. В США затраты на матобеспечение, на программистов фактически растут в два раза быстрее, чем затраты на сами машины.
— А нам капиталисты не указ, — жалко прохрипел Борисов.
— Неважно, что капиталисты. Тенденция-то прогрессивная, вы же сами это знаете. А раз тенденция прогрессивная, так надо не плестись за ними, а форсировать, опережать их в этом. Не в два, а в два с половиной, в три раза больше средств отпускать на программистов.
Все молчали. Дымилось поле битвы. Васильев с удивлением обнаружил, что он все еще живой и о нем вроде бы даже и забыли. Не обратил он внимания на блокнот Арзаканьянца. Бедняга, все-таки НИИ не министерство. Не привык он к таким передрягам. Сидит себе и думает. Но наверняка не о матобеспечении. Скорее всего обратную рокировку обмысливает.
— Ну насчет средств, — прервал затишье директор, — это, Геннадий Александрович, вопрос слишком сложный, чтобы мы его тут с вами вдвоем или втроем могли решить. А главное, не Госплан ведь мы. Там есть соответствующие эксперты…
— Ну а в масштабах института? — спросил я.
— В масштабах института вы, конечно, с директором можете все решать, но я-то теперь не ваш. Вернее, вы не мои.
— Сегодня подписан приказ, — вступил Арзаканьянц, — о выделении семи отделов нашего института в ГВЦ — главный вычислительный центр министерства. ГВЦ — на правах самостоятельного института. Среди семи — и отдел Леонида Николаевича Борисова.
(??? — ну да, конечно. Как же это я сразу не догадался? Сначала Борисов, Телешов, теперь Карцев. Наверное, если я дойду до министра, он внимательно меня выслушает, а в конце сообщит, что уходит на пенсию, а министерство преобразуют в контору.)
Я одержал полную победу, но… где же побежденные? Пока я атаковал их крепость, они преспокойно укрылись за стенами другой. Сомкнутыми рядами, в полном составе отдел Борисова, укомплектованный, утвержденный и боеспособный, приступит к работе в составе ГВЦ министерства. Картина вырисовывалась законченная, логичная и мажорная.
Но… при чем здесь я?
Как получается, — что я пекусь о деле и остаюсь не у дел? А вперед уходят Северцев, Борисов… кто еще?
Но тут глас свыше (на самом деле это был голос Карцева но все равно, это был глас свыше) возвестил:
— Так что, прошу любить и жаловать — ваш новый директор, — и широковещательным жестом указал на Арзаканьянца.
16. Постников
Эта история, помнится, сразу стала для меня интересной. И разговорились мы с Геннадием тоже как-то очень быстро. Буквально со второй-третьей встречи. Долго ли, коротко ли объяснять, а он человек в моем вкусе. Но то был еще интерес издалека, увлечение на первом, элементарном уровне. Такой интерес можно, пожалуй, сравнить с курортным романом закоренелого холостяка, который не прочь провести время в «интересном» обществе, но пуще огня избегает к чему то обязывающих шагов. С Геной мне просто свободно дышать, с ним я, что называется, могу не нагибаться до собеседника.
Но курортный вариант отношений как0то не задался. Вернее, он очень быстро и почти незаметно для меня стал превращаться в какие-то, хоть и не скрепленный круглой печатью но все более реальные и, значит, все менее легковесные узы. После первого нашего разговора — о методах руководства, о том, какие бывают начальники, — я уже догадывался, что здесь что-то будет. Что это совсем непохоже на ситуацию «пошумели и разошлись». Старый боевой конь (себя разумею) слышит звук трубы издалека. И даже если он сам не решил, не прикинул даже, так ли ему хочется, так ли вовремя слышать этот самый звук. Звук боевой трубы возникает всегда неожиданно, и старому боевому коню приходится решать, совсем ли уж он стар или как…
Конечно, неделя за неделей все только разговоры, все только нервы… Что Гена с Телешевым не сбработаются, это, положим, я разглядел без труда. Ну, да ведь мало чего… Все это было еще несерьезно, неопределенно. И даже то, что и я вовлечен — всего лишь немного удивляло. Удивляло своей автоматичностью, быстротой и незаметностью, с которой это произошло. Хотя и это служило, вернее, могло послужить симптомом. Ибо раскачать или даже затронуть некоторых могучих, но малоподвижных ископаемых мира науки, заставить их хоть на краткое время покинуть свои экологические ниши — задание чуть ли не безнадежное. А я, к сожалению, все больше представляюсь сам себе именно таким ископаемым, мудрым, но изрядно подряхлевшим крокодилом, слишком уж что-то возлюбившим полеживание на солнышке.
А что же было еще? Скоро стало заметно, что ангажирован вовсе не я один. А, например, и такая умница, как Лилечка Самусевич. И опять подумалось: а почему бы и нет? И что здесь такого? Гена далеко не лишен обаяния, а Самусевич никогда не любила таких людей, как Борисов и Телешов. Знаю ее давно н по прежней работе, и по знакомым общим. Она умна, и при том зрелым, жизненным умом, давно определила, что и от кого ей надо. От работы, скажем, ей надо немного. Она сама очертила себе круг, за который не собирается выходить, невзирая ни на какие посулы или перспективы, невзирая, скажем, на моду на деловых, растущих женщин (а она легко могла бы это сыграть). И вот обладающая такой «остойчивостью» женщина неожиданно стала делать какие-то незаметные, но явно целенаправленные ходы.