Прогулки с Бесом
Шрифт:
"...смещение времени и пространства..."
Ужасные события увиденные в зиму сорок первого-второго излагаю в конце повести, а по писательским законам следовало пустить в начале ноября месяца, но не в августе сорок третьего. Истинную причину сбоя объяснить не можем, а имеющаяся выглядит так:
любую главу повести можно рассматривать самостоятельным коротким рассказом о днях оккупации без привязи ко времени,
Окончание прогулки в зиму сорок второго грустное: как-то вырвавшись из окружения
Ах, недокормленное детство, может потому лёгкое, подвижное и счастдивое!
Курс обучения грамоте окончился, сестра сидела дома и дарила радостные мысли братцу: "зачем ей валенки, если никуда идти не нужно"!?
– наконец-то никакими условиями валенки не были привязаны к ногам сестры!
За одно проводил "ходовые испытания" нового зимнего пальто с верхом из сукна от немецкой шинели, но на русской вате.
Да простит читатель, если таковой найдётся, но гимн Пальто с "верхом" из серовато-зелёного сукна немецкой шинели
(остальное "совецкое") пропою, а если, славя предмет гпрдероба повторюсь оно того стоит. В написании гимна Пальто за помощью к бесу обращаться не стану.
Как могла попасть немецкая солдатская шинель с дыркой от пули оккупированным "советским" гражданам? Сняли с убитого, мародёрство? Живые оккупанты избавились по суеверию "не защитила владельца"!?
– и никто другой не рискунл пользоваться вещью убитого?
– Не знали, что шинель с дыркой от пули приобрела волшебные свойства, не нашлось и единого знающего "две пули в одну шинель не влетают"? И если избавились от шинели с умыслом - то как? Отдали за "данке шёен? Продали? Пропили? И если пропили - за сколько посудин по ноль пять литра? И какого качества самогон? Хлебный "первач" не менее семидесяти процентов "убойности", фальсифицированный "свекольник"?
Мощные, тревожные вопросы приходят из неведомого пространства и Бес не может задержать.
Два достоинства было у обновки:
а) охраняла тщедушное тело владельца от холода,
б) и от вопросов к родителям:
– А где таким сукнецом разжились!?
Быстро добрался до центра города: катиться под гору всегда легко. Улица входила в центр города.
В центе - скверик, он и сегодня на том месте. И на подходе в сквер увидел страшную картину: на деревьях висели люди!
– вот оно, начало! Вспомнились страшные разговоры, что велись среди женской половины населения монастыря до прихода врагов:
– Немцы всех перевешают!
– сбывается предсказание, немцы приступили к делу, затем и пришли в город! Начали вешать с центра, а как скоро доберутся до монастыря - об этом думать не мог. Нечем было думать, на месте "думалки" прочно сидел страх страх, разбавленный каплями утешения:
"Если начали с центра - до монастыря не скоро доберутся, между сквером и монастырём длинная улица с домами! Пока всех жителей улицы перевешают - день кончится... или что-то случится и вешанье отменится? до меня не дойдут... А что будет завтра!? завтра меня повесят"!?
– ввалился в келью, мать посмотрела на горящую от мороза и бега физиономию мою и спросила:
– Кто наполохал?
– через годы понял смысл слова "сполохи" и увидел их, а тогда "наполохал" было вопросом:
– Ни с кем не подрался?
– сынок миновал улицу без стычек и ответил: - Никто...
Зимний день близился к вечеру, пришёл и вечер с торжеством зажигания лампы"... Играть не хотелось и улегся спать...
Страхи - страхами, но спал крепко. Повешенные - страшны, но бомбёжки - страшнее.
Утро следующего дня отодвинуло страхи вчерашние, но не совсем: редко, но вид висящих людей приходил из памяти. Это были первые и последние повешенные, которых видел.
В сквере увидел и большие тупорылые машины с гибкими "усиками" направленные вперёд и в стороны. Для чего были "усы" на машинах - никак не мог понять. Интерес к деталям вражеской автомобильной технике
проскочил секундой и был полностью задавлен висевшими людьми!
Почему-то утром вспомнились повешенные и то, как мигом забыл солнечный зимний день, мороз и как ноги мои мгновенно включились на скорость большую, чем прежде и резво двинули тщедушное тело в валенках сестры в монастырь! Скорее, в родное гнездо! Если в городе людей развешивают на деревьях, то такое может придти и в монастырь! И без меня!?
Был ли трусом? Да, был, поэтому близко не подошёл к деревьям, не удовлетворил естественное любопытство к убитым. Не рассмотрел лица висевших: кто они были? Молодые, старые?
– летел и не замечал подъёма! Час назад, или менее того, улица имела приличный наклон в градусах, по этой улице мы катались на санках, по ней совсем недавно отец и я "отступали" из трамвайного парка в памятный вечер первого налёта вражеской авиации - и тогда не было подъёма! Чудо какое-то! Чудо имело название: "страх", и он ускорял продвижение в келью. Оно и понятно: шёл восьмой год, многое понимал и совсем немногое видел. Но виденного хватало на ужасную мысль: "тех, в сквере повесили - скоро и до нашей кельи доберутся"!" - время шло, кончился день, зажгли лампу... в монастыре стояла тишина... Круг, круг, в центре круга - повешенные, а я хожу по круг и не могу сойти... А вокруг - тишина... особая, оккупационная тишина...
В семье не было разговоров о повешенных в городском сквере, а что говорили другие - не знал. И о своих впечатлениях не имел привычки с кем-то делиться, "держал всё в себе" и при этом не страдал от ночных кошмаров.
Монастырь, промучившись в молчании какое-то время, совсем немного, разродился обычными на то время разговорами о повешенных:
– Предатели их выдали!
– имена "предателей" не оглашались. Результат - вот он, висит на деревьях, за повешенных оккупанты получили порцию ненависти от аборигенов, но не от всех поголовно, а только от родственников повешенных...
Имена и фамилии "приложивших руки и язык к гибели молодых борцов за свободу родины" продолжали оставаться в тайне, но так не бывает... Не знаю, какое время провисели казнённые граждане города.
– Бесяра, сколько времени нужно висеть повешенным, чтобы живые, глядя на мёртвых - устрашились навсегда и стали другими, или прониклись лютой ненавистью к вешателям? Что пустить первым?
– Три дня хватит...
Повешенные вошли в "славную историю борьбы с оккупантами на захваченной (временно!) территории", как "герои-подпольщики, навечно покрывшие себя неувядаемой славой"! Так требовали верить сверху, так поминали повешенных многие годы, ненавидел оккупантов, но ненависть была слабой, неуверенной, по команде.