Прогулки с пантерой
Шрифт:
— Ой, да разве в этом дело? Просто оторваться, позволить себе излишества, да просто в целях профилактики сплина прошвырнуться по торговым точкам.
— Да не объясняй, я все знаю. Пока мы с ним были на расстоянии, о таких бытовых вещах и не думалось. А сейчас вижу — надо иметь свои собственные средства. Мужчина, даже самый золотой, все равно генетически предрасположен к тому, чтобы довлеть над женщиной и финансовые рычаги здесь отлично работают.
— Олег давит?
— Формально нет, но я вижу в нем способности к этому, и хочу подстраховаться. Сейчас учу итальянский, с трудом, но
— Как странно. Такие большие страсти и такие мелкие счеты…
— Настюх, поверь мне, я шкурой чувствую, что права. Никому нельзя давать шанса завладеть тобой полностью. Натура человеческая капризна, пока вещь стоит на прилавке магазина, она тебе нравится, но купленная, она претерпевает метаморфозы. К ней привыкаешь, хорошо если срастаешься, как с домашними тапками, а если просто надоест?
— При таком раскладе, надо продаваться в бессрочный кредит.
— О чем и толкую. Ну а у тебя как с твоим ненаглядным Алексисом?
— Нормально, — пожала я плечами, — все хорошо.
— Ой не юли подруга. Вижу в твоих глазах второе дно.
Я давно уже хотела рассказать кому-то об Алексе. Кому, как не Саньке? Она поймет. И я рассказала.
— Понимаешь, Сашка, он понимает меня с полуслова. Он затрагивает какие-то лучшие струны моей души. С ни хочется быть сильнее, мудрее, сильнее. С Лешкой я стою на месте. Да, он классно ко мне относится, но я вполне устраиваю его, такая как есть. Я могу даже зубы на ночь не чистить, он мне и это простит.
— Вон ты как заговорила, — судя по выражению Санькиного лица, она меня все-таки не поняла, — ты, мать, и правда так глупа или просто притворяешься?
— Сань…— уставилась я на нее, — не врубаюсь. Ты что хочешь сказать?
— Ну кто-то ведь должен сказать тебе правду. Выброси этого Алекса из головы. Это химера, ничто. Его нет.
— Как же его нет? Мы с ним каждый день почти переписываемся. Только последнее время не успеваю отвечать, а так заснуть не могу, пока не напишу письмо.
— Сеть, милочка, в твои годы пора бы уж знать, плодит с легкостью кошки и монстров, и принцев. Ну откуда ты знаешь, что он именно тот, за кого себя выдает, а?
— Нет, ну так врать невозможно!
— Ты видела его?
— Нет.
— О чем и речь. Но даже если ты его увидишь, и он окажется писаным красавцем, это еще ровным счетом ничего не значит. Ты просто в свое время не нафлиртовалась вдоволь. И ты, видимо не знаешь, глупышка, что во время флирта люди предстают своей наиболее выигрышной стороной.
— Да мы не флиртуем. Мы вообще не говорим о чувствах. Своих…
— Ах какая разница. По сути — это флирт. Но человек станет иным, когда ты его узнаешь. Когда увидишь его будничную сторону. Ой, ну что я тебе прописные истины объясняю. В сети нет туалета, грязных носков, храпа, скуки, которая неизбежна в нормальной жизни. Романтики ей захотелось! Только посмей.
— Ты что разбушевалась так?
— А то! Лешка тебя любит, он добрый, внимательный, умный. Какого рожна тебе надо?
Разговор приобретал нежелательную для меня окраску и я быстренько свернула его, сославшись на чудовищную усталость и неспособность предаваться аналитике, тем более на личную тему.
Нам принесли кофе в крошечных фарфоровых чашечках и микроскопические десерты, красиво оформленные свежей черникой. В жизни всегда можно найти позитив — свежую ягоду в мае, вежливого официанта, со вкусом декорированный зал. Исподтишка осматривая посетителей, я не могла не обратить внимание, что большая часть гостей заведения довольно улыбается. Может, я разучилась радоваться жизни? Работа работой, но за ее пределами есть много такого, что способно утешить и после самых сокрушительных провалов. Мне есть ради чего стараться. Есть ли?
— Слушай, может быть, ты мне расскажешь, что с тобой происходит? Я понимаю, что мой визит оказался некстати, но кто же знал, что я застану тебя при таких делах.
— Могу рассказать, только с какого конца начать, не знаю. Слишком уж путаная и скажу тебе, Саньк, отвратительная история.
— Да ладно, закажем еще коньяка и я сравняюсь с тобой интеллектом.
К концу моего рассказа в голове приятно шумело, но в этот шум уже вплеталось завтрашнее тяжелое похмелье.
— Я знаю, кто может помочь! — вдруг закричала на все кафе Александра. На нас стали подозрительно коситься.
— Да не кричи так? Кто тут может помочь? Полиции двух стран с ног сбились.
— Полиции сбились, и пусть себе, а у меня есть на примете человек, который обязательно поможет. Точно знаю. Пошли скорее отсюда, надоело, на воздух хочу. Сейчас я ему позвоню. Он как раз должен быть дома.
— Сань, да объясни, кому ты собираешься звонить?
Но Санька, не слушая меня, уже набирала номер.
— Бонасера, синьора, соно Алекс, се Марко, порфаворе? — залопотала она вполне бойко для начального уровня итальянского, — туто бене? О, белло! Граци. Марко? Слушай, есть очень-очень интересная тема. Будто специально для тебя! Не ругайся, я звоню, чтобы просить о помощи.
Заслонив трубку рукой, Санька отошла от меня на несколько шагов, и минуты две слушала монолог неведомого Марко. Потом в три раза дольше говорила сама.
— Он прилетит, — крикнула она, завершив беседу и кидаясь ко мне.
— Да кто? Объясни же!
— Нет, ничего объяснять не буду. Марко — это Марко. Надо увидеть, иначе все равно ничего не поймешь.
Она была права.
Огромный детина ростом за два метра, рыжий, бородатый с глазами ребенка и поступью медведя неуклюже обнял Александру, одновременно протягивая руку мне. По-русски он говорил с едва уловимым акцентом, но его словарный запас с лихвой перекрывал мой и Санькин, вместе взятые.
Вчера подруга, сколько я ее не уламывала, так и не сподобилась на комментарии. А уже утром ее итальянский знакомый разбудил нас звонком в шесть часов и сказал, что в восемь вечера мы можем встречать его в аэропорту. Я терялась в версиях, пытаясь объяснить подобную оперативность.