Проигравший выбирает смерть
Шрифт:
Старик послушно и немного испуганно кивал:
– Понятно, Вов. Я ее подлечу пока?
– Это можно. Только отпускай – строго через пять дней! И чтобы ни одна живая душа о девке не знала. Не вздумай ослушаться! – предупредил Есенин, потом придвинулся к старику и, глядя в упор, произнес: – Ты же меня знаешь. Если что – не обессудь.
Вор убедился, что старик выполнит поручение, и уже мягче продолжил:
– И еще одна просьба. У тебя, дядь Федь, вроде был мотоцикл?
– Имеется. Я редко его теперь завожу. Раньше, когда жена была жива, она все время в район норовила съездить…
– Мне нужен твой мотоцикл, – перебил старика Есенин. – Через три дня верну.
Старик замялся.
– Тут это, такое дело, – старик, отводя взгляд, старательно подбирал слова. – Ты, Вов, птица вольная. Сегодня здесь, а завтра – ого где! А для меня мотоциклетка, ну, сам понимаешь. Хотя и старый я уже, и права мне не продлили…
– Вот чего предлагаю, – вновь перебил Есенин. – Куплю я у тебя мотоцикл.
Он достал несколько купюр и сунул старику:
– Вот. Сколько есть. Остальное потом.
Старик неловко разглядывал деньги, боясь поднять глаза.
– Немного, – вздохнул он.
Жующий что-то Ныш с ухмылкой сидел за столом и прислушивался к разговору. Есенин резко повернулся к нему:
– Доставай деньги, у тебя еще оставались.
– Откуда? Я тебе все отдал, – Ныш изобразил удивление.
– Давай, некогда кочевряжиться, – Есенин дернул Ныша за ремень и запустил руку в карман.
– Полегче, – ойкнул Ныш. – У меня же ребра!
Воспротивиться Есенину он не успел, одна рука была занята бутербродом. Есенин выудил пачку денег и изумленно спросил:
– Откуда столько?
– Места знать надо! – огрызнулся недовольный Ныш.
– Откуда? – Есенин встряхнул Ныша.
Хамбиев побледнел, оттолкнул вора и язвительно зашипел:
– Мать, не переживай. Через неделю верну с лихвой. Твой Вовчик.
– Ах ты крыса! – кинулся Есенин к Хамбиеву, догадавшись, что тот украл деньги у его матери.
– Полегче! – Ныш выхватил пистолет и уперся стволом в живот наседавшего Есенина. – Старикам деньги ни к чему, а нам в самый раз.
– Заткнись, сволочь! – Есенин сделал шаг назад и показал на оружие. – Убери, безмозглый болван. Убери, я сказал!
Ныш нехотя подчинился.
– Иди во двор, жди меня там! – приказал Есенин и обернулся к ошарашенному старику. – Вот еще деньги, дядя Федь. Теперь вполне достаточно. Мотоцикл я покупаю. Где он у тебя?
– В сарайке, – старик растерянно смотрел на деньги.
– Давай ключи, мы уезжаем. А за девчонкой приглядывай, как договорились.
Старик не стал выходить из дома. Он понуро сидел на кухоньке, смотрел на разворошенную еду и слушал, как во дворе прощально затарахтел мотоцикл. Когда звук двигателя стих, он прошел в горницу. На кровати лежала Нина, и безвольно смотрела в потолок.
– Что, дочка, больно? Давай посмотрю твою беду, – он прощупал ногу девушки, слегка надавливая пальцем. – Так больно? А так? Не кричи, я уже все. В войну и не такое было. Сейчас я что-нибудь придумаю.
– Мне надо в город, а у меня нога. Вы мне поможете? – с надеждой в голосе спросила девушка.
Старик замялся и ответил коротко:
– С ногой – да.
Он вспомнил наставления Есенина, плотно задернул шторы и пошел закрывать дверь.
Глава 49
Заколов очнулся – сидит на земле. Но это он понял не сразу. Сначала мутный взор увидел вытянутые ноги: пыльные джинсы и грязные кроссовки. Что это? Чьи они? Потом Тихон распознал свою обувь и сильно удивился – как далеко его ступни, до них не достать! Он попытался шевельнуть рукой и обнаружил, что привязан спиной к опоре линии электропередач.
Тихон извернул шею, чтобы осмотреться. В голове гулко катнулось тяжелое ядро. Со щеки нехотя осыпались песчинки, прилипшие во время падения. Рядом никого не было. Только плюшевый медвежонок неуклюже сидел на песке, черные пуговки глаз растерянно искали хозяйку.
Тихон вспомнил, как Нина выхватила игрушку из горящей машины и потом несла в свободной руке, боясь потерять. Другой рукой она обнимала Тихона. Ее грудь, освобожденная от лифчика, терлась о его тело, но лишь сейчас это воспоминание заставило напрячься мышцы в низу живота. Тогда нужно было только дойти.
Заколов стиснул зубы, запрокинул голову. Вверху витые провода липли к небу и тонко насвистывали заунывную песню. Также противно ныло в груди. Хотелось выть от бессилия и злости. Бандиты обманули его. Нины нет, что с ней – неизвестно, и он никак не может ей помочь. Он не может помочь даже себе.
Заколов дернулся, веревка крепко обхватывала грудь, в спину впивался треугольный железный профиль. Кругом, сколько видно глазу, тянулась голая степь. Когда его здесь обнаружат? Может, через месяц, когда он превратится в высохшую мумию. Или раньше его сожрут степные волки?
Брошенный медвежонок грустно глядел в песок. Если Нина оставила его, значит, она в беде. Тихон вспомнил их вынужденные прикосновения на железнодорожном откосе, застенчивые слова девушки, ее робкое переодевание в лунном свете, глаза, наполненные романтической мечтой. В ее грезах был он.
Быть чьей-то мечтой – это окрыляет, но и обязывает. Тихон вдруг понял, что человек из мечты всегда лучше настоящего. Но если ты знаешь, что являешься частью мечты, – невольно ведешь себя по-другому, становишься сильнее, смелее и искреннее. Ты тянешься к тому смутному идеалу из чужой мечты. Ты уже не можешь сдаваться. В тебя верят, на тебя надеются.
Заколов поджал под себя ноги и попытался встать. Веревка уперлась в невидимую перекладину, ноги остались в полуприсяде. «Так еще хуже, лучше опуститься», – решил он и плюхнулся на песок. Веревка скользнула по грубому металлу. Шуршащий звук трения вселил надежду.