Проигравший выбирает смерть
Шрифт:
– Ей надо к врачу! – настойчиво повторил Тихон.
– Будет ей врач. Двигай, куда сказал. У нас нет времени.
Ныш демонстративно вытащил пистолет. Заколов посмотрел по направлению, указанному Есениным. В серой дымке рассвета виднелась лишь ровная степь.
– Тут недалеко, – успокоил вор.
Через час они вышли к линии электропередач. Уставшая Нина, всю дорогу топавшая на одной ноге, безвольно висела на Заколове. Они шли, тесно прижавшись. Правой рукой Тихон поддерживал девушку за талию. Иногда пальцы проскальзывали под задравшуюся кофту и касались обнаженной кожи. Тихон вздрагивал, как от электрического удара, и старался поправить одежду.
Есенин остановился у растопыренных лап железной опоры и громко объявил:
– Привал.
Заколов усадил Нину спиной к опоре, закатал ей штанину. Ступня распухла, в подъеме проступило кроваво-синее пятно.
– Ты как? – спросил он, осторожно притрагиваясь пальцем к ноге.
– Болит, но уже привыкла, – покорно ответила девушка и попыталась улыбнуться.
Она смотрела на Тихона, и в ее взгляде одновременно отражались глубокая благодарность и робкое извинение. Заколов глядел в ее лицо и не узнавал прежней дурнушки Нины. Она неровно дышала, приоткрыв припухшие искусанные губы, ее глаза блестели от былых слез, налившись чувственностью, волосы потеряли шарообразную пышность, тонкие влажные пряди игриво спутались, щеки слегка впали и побледнели.
– Ну, как я выгляжу? – с обиженной ухмылкой поинтересовалась Нина.
– Ты красивая, – еле слышно ответил Тихон.
– Не обманывай, – она ткнула кулачком в грудь парня и отвела взгляд. Стало видно, как на тонкой шее пульсирует маленькая жилка.
– Ты самая красивая, Нин, – повторил Тихон, совершенно не лукавя. – Ты…
Но договорить он не успел. Подошедший сзади Ныш, как молотком, с размаху шлепнул по голове рукоятью пистолета. Мгновенно обожгла боль, глаза разорвала колючая вспышка, сквозь которую толчками протискивался крик. Откуда он, изнутри, снаружи?
Но тут же все стихло и придавило темнотой.
Глава 48
Есенин с Хамбиевым вышли к небольшому одинокому домику у железнодорожного переезда. Здесь железную дорогу пересекала растрескавшаяся, наполовину занесенная песком автомобильная дорога. Заржавевший шлагбаум глядел тонким концом в небо и было похоже, что в таком состоянии он застыл очень давно.
Ныш тащил упирающуюся Нину, ехидно мял ее руками. Девушка сопротивлялась, хотела вырваться, но Ныш держал её крепко и только посмеивался. Иногда Нина пыталась идти сама или плюхалась на землю и в слезах требовала, чтобы ее бросили, но каждый упор на сломанную ногу причинял резкую боль, а остаться одной ей не позволяли.
– Ромашка, ну чем я хуже твоего студента? К нему ты прижималась, а меня отталкиваешь? Забудь про него. Студента больше нет. В борьбе победил сильнейший, – самодовольно твердил Хамбиев. – Да не толкайся ты, дура. У меня же ребра треснули. Мною, Ромашка, бабы довольны. Попробуй, тебе тоже понравится.
Нина беззвучно плакала от бессилья и прикрывала грудь локтями. Есенин всю дорогу молчал, не оборачивался, но двигался медленно, позволяя Нышу с Ниной не отставать. Когда подошли к домику у переезда, он остановился около рассохшегося штакетника, опоясывающего жалкие огородные грядки, и хмуро произнес:
– Здесь живет знакомый моего отца. Никому не вякать, говорить буду я.
Ныш расправил прилипшие к потному лбу волосы и напомнил Есенину:
– Нас Бек ждет.
– Помню, – отрезал вор, прошел во двор и стукнул в дверь.
На пороге появился пожилой человек в стареньком кителе железнодорожника. В руках он держал фуражку, которую тут же нахлобучил на взъерошенные, давно не стриженные, седые волосы. Лоб и щеки прорезали глубокие морщины.
– Здрасьте, дядя Федя, – буркнул Есенин, старясь заглянуть хозяину за плечо.
Ожившие глаза старика бегло, но пытливо осмотрели гостей.
– А я думаю, никак начальство пожаловало. Вовка, ты?
– Узнал, – Есенин попытался приветливо улыбнуться, отчего в одном из уголков губ лишь на мгновение показались два желтых зуба.
– Да я тебя, охламона, вот с таких пор помню, – железнодорожник провел ладонью около колена. – Как батя? Вспоминает меня?
– А то, конечно.
– Я к нему на день Победы обязательно вырвусь. Так и передай. Нам фронтовикам есть что вспомнить.
– Передам, – Есенин нерешительно потоптался.
– Да ты заходи, заходи, Вов. И товарищей своих зови. Что это у вас с девушкой?
– В аварию мы попали, дядь Федь. Машина разбилась. Девчонка ногу повредила. Приютить ее на время надо.
– Да как вас угораздило? С тех пор как новую дорогу открыли, здесь уж два года никто не ездит.
– Я вижу. Тут многое изменилось.
– Чего мы стоим? Проходи! – встрепенулся хозяин домика. – А девушку вот сюда, – старик протопал по скрипучему полу в небольшую спаленку и указал на кровать с пирамидкой пухлых подушек.
Нина легла и блаженно вытянула ноги. Ныш незаметно осмотрел все комнаты небольшого домика, никого не нашел и, успокоившись, расположился на кухне.
– Аварии, всюду аварии, – вздохнул старик. – И у нас на дороге, слышал, поезда столкнулись.
Есенин кивнул и тихо поинтересовался:
– Ну и как?
– Уже пошли поезда, пошли. Наладилось.
Как бы в доказательство его слов за стенкой прогрохотал состав.
Есенин отвел старика в сторону и тихо произнес:
– Девчонка останется у тебя на пару дней.
– Так ей же к врачу надо.
– Потом врач. Пока сам за ней посмотри. Не выпускай отсюда и никому не говори про нее.
– Спрятать, что ли?
– На кой ее прятать. К тебе же никто не заглядывает.
– Да, никто. Давно уже никто не заходит. Только раз в месяц пенсию привозят. На пороге дадут, и назад, – вздохнул старик.
– Вот и хорошо. А девчонка сейчас не ходок. Дня через три, я за ней заеду, – пообещал Есенин.
– А если ты не придешь, Вов?
– Если не приду, – Есенин задумался. – Если через пять дней не появлюсь, отправь ее на станцию. Раньше нельзя, мне навредит. А потом уж мне все равно будет.