Проигравший. Тиберий
Шрифт:
И Германик в начале лета вернулся в столицу триумфатором. Празднества по этому поводу были устроены такие, что затмили расточительством, пышностью и весельем все торжества, какие только могли припомнить старожилы. Римлянам казалось, что они чествуют своего будущего императора. Когда Тиберий и Германик стояли рядом на Форуме, в толпе наверняка не нашлось ни одного человека, который не сравнивал бы их между собой и не сделал выбор в пользу Германика. Словно Порок и Добродетель — вот так выглядели император и его приемный сын. Впрочем, Тиберий в эти дни был как никогда мил и благодушен — даже улыбался, чего за ним обычно не замечали.
Вместе с Германиком народ приветствовал и Агриппину. Из уст в уста передался рассказ, как она отстояла мост на Рейне, какой заботливой матерью солдатам и помощницей главнокомандующему
Неожиданно едва ли не национальным героем сделался маленький Калигула. Он, в специально сшитой для него военной форме, разъезжал по городу на открытой повозке — его показывали народу. Отовсюду сбегались толпы, чтобы посмотреть на «нашего голубчика», «нашу куколку», «наше дитятко» — так его все называли. Калигула, явно гордясь своей формой и бравым видом, время от времени размахивал деревянным мечом, что неизменно вызывало взрыв восторга. И он улыбался направо и налево улыбкой, от которой, если бы Калигулу так не любили, многих бы затошнило.
Консульский год Германика стал благословением для Рима. Даже капризы природы, повлекшие за собой неурожай и сильное наводнение, не вызвали беспорядков. Хлеб исправно завозился из Египта и справедливо распределялся. В сенате не рассматривались дела, связанные с оскорблением величества, многочисленные заговоры против императора тоже прекратились — словно по указке. Доносы одних граждан на других не поступали, потому что всем было известно брезгливое отношение Германика к доносительству вообще и ненависть к доносам ради корыстных целей в частности. Консул Германик требовал по каждому такому случаю проводить расследование, и если донос оказывался ложным, то наказывался доносчик, и весьма сурово — лишением имущества или изгнанием.
Товарищем Германику на время его консульства Тиберий назначил себя. Для Германика это было еще одной почетной наградой, а Тиберию давало возможность постоянного надзора за приемным сыном.
Всеми отмечалось, что Тиберий изменился в лучшую сторону. Люди, знавшие его, говорили, что даже Август иногда признавал наличие у Тиберия хороших черт наряду с плохими. Все зависит от того, кто находится рядом с ним и какой пример у него перед глазами, — так было с самого детства. В молодости на Тиберия хорошо влиял Друз — рядом с братом Тиберий и сам становился мягче, терпимее и совестливей. Его дурной нрав и порочные наклонности излечивались Випсанией, когда она была его женой. Во многом положительное воздействие на Тиберия оказал Август: возможно, сам того не осознавая, Тиберий стремился в его глазах выглядеть не таким чудовищем, каким Август его считал. И теперь нравственным примером был, конечно, Германик. Ведь он так напоминал покойного Друза!
Все же люди не обманывались насчет истинного отношения Тиберия к Германику. Если император не очень-то баловал отцовской любовью родного сына, Друза Младшего, то можно было себе представить, какие чувства он испытывает к сыну приемному, к тому же превосходящему его самого во всем — в славе, в душевных качествах, в умении завоевывать народную любовь. А многие еще и догадывались, что Тиберий считает Германика куда более коварным и изощренным политиком, чем он сам.
Да, все это была правда. Но никто не мог знать, что Тиберий действительно вместе с подозрениями и злостью ощущает некоторую неловкость в присутствии Германика, и не только потому, что Германик был похож на отца — того Друза, каким его запомнил Тиберий. Неловкость рождалась от понимания. Тиберий понимал, что как человек Германик лучше его во всем и, если говорить честно — он куда более достойный император для Рима. И испытывал неотвязное, самого его раздражающее желание понравиться Германику.
Он стал вдруг показывать в сенате примеры удивительной скромности. Когда его называли «государь», он Просил не обижать его таким почтительным обращением. «Я государь для рабов, император для солдат, принцепс для всех остальных», — говорил он. В обращении с сенаторами он стал необычайно вежлив. Даже на язвительные реплики и высказывания по его адресу таких злых на язык людей, как Гатерий или Галл, он начинал свои ответы с таких слов: «Прости, прошу тебя, если я, как сенатор, выскажусь против тебя слишком резко…» — и далее уже говорил по существу. Запретил рассматривать дела об оскорблении его личности: «Если кто неладно обо мне отзовется, я постараюсь разъяснить ему все мои слова и дела; если же он будет упорствовать — я отвечу ему взаимной неприязнью, и только». Он постоянно рассыпался в любезностях перед сенатом: «Я не раз говорил и повторяю, отцы сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен быть всегда слугою сенату, порой — всему народу, а подчас — и отдельным гражданам! Мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых».
Тиберий — не как император, а как товарищ Германика по консульству — вернул должностным лицам и сенату их прежние полномочия и власть. Магистраты получили право вновь поступать по своему усмотрению: преторы могли судить, трибуны и эдилы — наблюдать за порядком и благоустройством города, строительством, а также организацией развлечений, квесторы — следить за рыночными ценами, расходами и доходами, сбором налогов — и все это без оглядки на высшую власть и преторианскую полицию. Любое свое решение пусть самое незначительное — Тиберий пропускал через одобрение или неодобрение сената: он просил разрешения на починку зданий, набор или роспуск воинов, размещение легионов и вспомогательных войск, о продлении военачальства и поручения срочных походов. Он советовался даже о том, как и что отвечать иноземным царям на их послания. И если постановления сената расходились с его желаниями, он не жаловался.
Постепенно войдя во вкус, Тиберий обнаруживал у себя все новые добродетели. Он вдруг загорелся гневом ко всяким безобразиям, творимым наместниками в провинциях, да и в самом Риме, — к вымогательствам, взяткам и тому подобному. Чиновника, замеченного в таких преступлениях, он принуждал к отчету перед сенатом. Тиберия также стало беспокоить разрушение некоторых традиционных устоев римской жизни, например, умеренности в потребностях каждого гражданина, чистоты брачных отношений и так далее. Он возобновил публичные процессы над неверными женами. Одного римского всадника, который когда-то дал клятву не разводиться с супругой, но потом застал ее в прелюбодеянии с зятем, Тиберий освободил от этой клятвы. Находились развратницы, которые сами отрекались от прав и достоинств матрон и объявляли себя проститутками, чтобы уйти от суда (ибо по старому закону женщина, признавшаяся в своем разврате, этим как бы сама себя наказывала); были и распутные юноши из высших сословий, которым было запрещено выступать на сцене и на арене и которые, чтобы получить такое право, добровольно подвергались позорному приговору в разврате или мужеложстве. И тех и других Тиберий осудил на изгнание. Он предложил сенату установить закон против чрезмерной роскоши, узнав, сколько стоят коринфские вазы и что один богач за три такие вазы уплатил тридцать тысяч сестерциев. Подавая согражданам пример скромности и воздержанности, Тиберий устраивал званые обеды, где на стол ставились и вчерашние кушанья, и уже початые — ведь не выбрасывать же их только потому, что их не смогли съесть с первой попытки! Наполовину съеденный кабан по вкусу ничем не отличается от целого, утверждал Тиберий.
Он принялся и за сенаторов, которые по привычке пользовались разными небольшими хитростями, чтобы сократить свои расходы. Одного сенатора он лишил полосы на тоге, когда узнал, что тот перед июльскими календами уехал к себе в поместье, чтобы, возвратившись после календ, дешевле нанять дом в Риме: это был определенный законом срок пересмотра контрактов. Другого сенатора Тиберий лишил квестуры за то, что тот женился накануне жеребьевки по распределению ведомств, а на следующий день — развелся. Хитрый сенатор учел, что женатому положены льготы. Но он просчитался!
Забота об общественной нравственности побудила Тиберия обрушить свой гнев на многочисленные культы иноземных богов, распространенные по всей Италии, — в особенности египетские и иудейские. Он добился запрещения священных обрядов под страхом рабства. От наказания освобождались только те, кто добровольно отрекался от своей веры, сжигал книги, утварь и одежды, необходимые для отправления культа. От иудеев Тиберий вообще очистил Рим: молодежь под видом военной службы разослал по отдаленным провинциям с плохим климатом, а остальных их соплеменников выгнал просто так, и все, кто ослушался, стали рабами без права выкупа, навечно.