Проигравший. Тиберий
Шрифт:
— Вот что, жена, — наконец произнес он, видя, что Агриппина в состоянии его слушать, — ради наших детей пообещай мне, что ни единым словом не намекнешь Тиберию о том, что Пизон действовал по его указке.
— Какая разница — стану я намекать ему или нет? — Агриппина удивленно вскинула брови. — Его вина будет доказана! Твои друзья добьются осуждения Планцины и Пизона, а те расскажут, чье поручение выполняли, — хотя бы ради спасения своей шкуры!
— Друзья… — помолчав, сказал Германик, — Я уже начинаю жалеть о том, что просил их отомстить. За свои дружеские чувства ко мне они могут поплатиться когда-нибудь. Тиберий не станет терпеть в Риме людей, знающих, что я убит по его
— О Германик! В какие времена мы живем!
— Ты должна жить, Агриппина. Жить ради наших детей. Склонись перед Тиберием, склонись перед Ливией. Прости им все. Будь им покорна. Или они убьют тебя.
Он откинулся на подушки, отдыхая. Потом продолжал:
— Я всю жизнь был слепым дураком, Агриппина. Я верил в то, что служу великим целям, честно исполняя свой долг. Да ты и сама это знаешь. А на самом деле все мои труды да и не только мои, Агриппина, — служили одному: чтобы в Риме воцарились такие чудовища, как Ливия и Тиберий. Я мог пресечь это! Я мог открыть глаза Августу, если бы не моя слепота. Я мог бы двинуть армию на Рим и спросить с Ливии за смерть наших отцов и твоих братьев — если бы не моя слепая честность! А теперь поздно. Ты обещаешь мне сберечь себя и наших детей?
— Обещаю, мой муж, — сквозь слезы выговорила Агриппина.
Германик ничего не ответил, только кивнул облегченно и вновь откинулся на подушки, как будто потратил все силы на этот разговор.
Смерть пришла за ним через два дня.
Пизон узнал о смерти Германика, когда находился на острове Коса, недалеко от побережья Сирии. Он так обрадовался, что тут же устроил в храмах благодарственные молебны с жертвоприношениями. А Планцина, до этого дня носившая траур по умершей родной сестре, сразу переменила траурные одежды на самый свой красивый наряд и с одобрения мужа устроила званый обед, словно был праздник. Она даже хотела нанять музыкантов, но не получилось: никто не согласился играть для нее, даже за те большие деньги, которые она предлагала. Да и на сам обед мало кто пришел — Германика любили и оплакивали, а затея Планцины слишком сильно отдавала кощунством.
Пизон вознамерился вернуться в Сирию и снова занять место губернатора. Он отправил Тиберию письмо, в котором все факты изложил по-своему. Якобы он, будучи поставлен Тиберием на эту должность, всеми силами противодействовал коварным замыслам Германика отделить восточные провинции от Рима. Пизон, дескать, осуждал роскошь и разврат, составлявшие главную сущность жизни Германика, и тот, мстя Пизону за постоянные упреки, изгнал его из Сирии. Но теперь, как надеялся Пизон, он опять сможет туда вернуться и выполнять свой долг. Послание ушло в Рим, а бывший губернатор вскоре высадился на сирийском берегу.
Он стал набирать себе армию — из тех солдат, что в свое время выражали готовность ему служить, соблазненные щедрыми подачками и вольностями. Но таких набралось, к удивлению и досаде Пизона, немного, так как большинство отказалось покинуть лагеря. Пришлось вооружать рабов, вольноотпущенников и добровольцев из местного населения — Пи-зону едва удалось набрать один полный легион и столько же вспомогательных войск. А нужда в своей армии у Пизона была крайняя.
В Сирии уже был новый губернатор. Сразу после смерти Германика и бегства Пизона эту должность занял Гней Сенций. Его, старого воина и человека, преданного Германику, выбрали легаты и находящиеся здесь сенаторы на общем заседании. Так что похоронами Германика распоряжаться пришлось уже Сенцию.
(Тело Германика, обнаженное, было выставлено на антиохийском форуме, чтобы каждый желающий мог удостовериться в явственных признаках отравления: синих и красных пятнах, усеивающих кожу. Факт был налицо — Германика отравили, и первое, что сделал Сенций, — это арестовал Мартину и под охраной отослал ее в Рим, где она должна была выступать свидетельницей против Пизона и Планцины в суде. После того как тело было осмотрено, его предали огню, а прах собрали в урну. Германик должен был быть похоронен в Риме.)
Сенций узнал о военных приготовлениях Пизона и притязаниях его на старую должность. Он произвел смотр войскам и убедился, что большинство солдат остались верными долгу. Тогда Сенций потребовал от Пизона полного разоружения и прибытия в основной лагерь. Пизон ответил отказом. Сенций вывел ему навстречу свою армию.
Состоялось сражение, но оно было недолгим. Разный сброд, из которого было составлено войско Пизона, разбежался, как только увидел боевой порядок легионов Сенция. А оставшиеся солдаты, вспомнив свою выучку, единственное, что сделали, — это помогли Пизону покинуть поле боя живым. Пизон попытался захватить флот, стоящий в антиохийской гавани, но и это ему не удалось. Отступая, он дошел с остатками своего войска до Киликии и там укрылся в крепости Келендерий. Сенций осадил его со всех сторон. Но и осада получилась недолгой, хотя Пизон делал попытки переманить на свою сторону солдат из легионов Сенция.
Пизон запросил пощады. Он обратился к Сенцию с просьбой разрешить ему пока оставаться в крепости — до тех пор пока из Рима не придет ответ Тиберия. Но Сенций ничего не хотел слышать — для него Пизон был убийцей Германика и государственным преступником. Он пообещал Пизону только одно: помочь беспрепятственно добраться до Рима. Тому пришлось согласиться, но скрепя сердце: Пизон как-то стал разуверяться в том, что получит от Тиберия обещанную поддержку.
Была уже глубокая осень, море становилось опасным для плавания. И все же Агриппина решилась везти прах мужа в столицу именно морем — так было быстрее. Здесь ей больше нечего было делать. С детьми — новорожденной Юлией и Калигулой — она села на корабль и отправилась в путь, хотя ее и отговаривали от такого рискованного поступка.
А в Риме тем временем царила настоящая смута. Никто не знал, чему верить: слухи из Сирии приходили самые противоречивые. То ли Германик тяжело болен, то ли уже умер. Последнему верили больше — слишком уж это было похоже на правду. Разве пощадила смерть хоть одного из внуков Ливии? Злость по отношению к Тиберию и его августейшей матери была всеобщим чувством. Зачем они прервали военную карьеру Германика, не позволили ему завершить дело всей его жизни — и услали на край света, совсем в противоположную сторону? Не для того ли, чтобы легче было с ним расправиться? Зачем Ливии было приглашать к себе Планцину перед ее отъездом в Сирию? Отчего Пизон так нагло вел себя с Германиком? Он и рта не посмел бы раскрыть, если бы не знал, что Тиберий и Ливия на его стороне!
Вспоминали и Друза Старшего. Он и Германик, отец и сын, — какие похожие судьбы у обоих! Они оба, не жалея сил, служили Риму, и оба нашли свою смерть далеко от родной земли. Оба были сторонниками народовластия, и кое-кому это очень не нравилось. Пока Германик был консулом в Риме, всем казалось, что возвращаются старые времена, когда каждый человек, живущий по закону, мог не опасаться за свою жизнь. Этот Сеян — при Германике его было не видно и не слышно — теперь снова становится самым важным после Тиберия человеком в Риме.