Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Он повсюду расположил военные посты, чтобы защитить граждан от воров и разбойников, а государство — от незаконных волнений. Он ограничил расходы на гладиаторские бои и театральные представления, потому что они опустошали казну и почти всегда сопровождались беспорядками на трибунах. Он запретил, наконец, продавать в харчевнях и кабаках еду, приготовленную горячим способом, — потому что основой питания римского гражданина должна была быть домашняя кухня.
Год, проведенный в совместном консульстве с Германиком, был до предела заполнен делами и заботами. Но когда пришла пора подыскивать приемному сыну другую должность и занятие, Тиберий словно опомнился. Их уговор с Ливией оставался в силе, и для выполнения этого уговора как раз настал подходящий момент. Общественное мнение успокоилось: они с Германиком выглядели как справедливый отец и преданный сын.
Германик, конечно, надеялся, что ему будет разрешено вернуться в армию, на
Отказ не мог вызвать никакого подозрения: Тиберий предложил Германику должность, гораздо более высокую, чем звание командующего армией. Германик назначался наместником всех восточных провинций — всего Востока, причем наместником с расширенными полномочиями, обладающим, по сути дела, императорской властью. Сенат единогласно проголосовал за это назначение, и Германику ничего не оставалось, как согласиться; он был солдат и привык подчиняться приказам свыше.
Губернатором Сирии до этого времени был Кретик Силан, находящийся с Германиком в свойстве — дочь Силана была помолвлена со старшим сыном Германика Нероном. Нерон скоро должен был достигнуть совершеннолетия, а значит, свадьба была на носу, поэтому дружеские отношения Силана и Германика становились все крепче. Казалось бы, Силан мог стать новому наместнику неплохим помощником и опорой в делах, но Тиберий рассудил иначе. Он снял Силана с поста и отправил в Сирию на его место Гнея Пизона, племянника того Гнея Пизона, что был сирийским проконсулом при Августе. Этот Пизон был кандидатурой, которую специально подыскала Ливия.
Он был надменным и своевольным человеком, превыше всего ставящим свою гордыню. Под стать Пизону была и его жена, Планцина, одна из особо приближенных к Ливии женщин. Именно Планцине, а не Пизону Ливия доверительно сообщила, что для блага государства неплохо бы обуздать честолюбие Германика и его желание властвовать и наводить
свои порядки. Планцина намек поняла и передала мужу, что главной и важнейшей задачей его губернаторства должно стать противодействие Германику (которого Пизон, завидуя его военной славе и считая себя более высокого происхождения, чем Германик, да и Тиберий, очень не любил). И чем сильнее и жестче будет противодействие, сказала Планцина, тем больше будет благодарность императора и его августейшей матери. Планцина также рассказала мужу, что Ливия поручила ей внимательнее наблюдать и за Агриппиной, чтобы вовремя заметить, когда эта новоявленная героиня начнет настраивать тамошнюю армию и должностных лиц против Тиберия и, конечно, самой Ливии. Пизон был человеком достаточно испорченным и циничным, чтобы сразу понять: самым лучшим результатом его тайной миссии станет смерть Германика и Агриппины. Что ж, он с удовольствием постарается это обеспечить. Его до бешенства доводит одна только мысль, что как губернатор Сирии он вынужден будет подчиняться этому наглому мальчишке Германику и его знаменитой жене, наверняка скрытой шлюхе, как и все эти матроны, выставляющие напоказ свое благонравие.
Назначение Германика наместником Востока было вызвано весьма уважительной причиной. В то время Каппадокия лишилась своего царя Архелая, который правил там пятьдесят лет. Архелай в свое время, совершая поездку в Рим, отказался навестить на Родосе опального Тиберия, потому что считал — как и все прочие — наследником престола Гая Цезаря и знал, что Гай к Тиберию не благоволит. Но сейчас, разумеется, дело было не в старых обидах Тиберия. Просто он вызвал Архелая в Рим для обсуждения некоторых важных дел, и во время этого официального визита Архелай вдруг заболел и скончался. И таким образом, Каппадокия — весьма лакомый кусок — осталась без повелителя. И тут же, как по заказу, скончались один за другим Антиох, царь коммагенский, и Филопатор, царь киликийский. Среди осиротевших народов начались волнения, грозившие перейти в гражданские войны, ибо одни там желали подчиняться непосредственно Риму, а другие хотели своих царей. Удобный случай для укрепления римского владычества! И Германик должен был со всеми проблемами успешно разобраться — ведь все, что бы он ни делал, всегда завершалось успехом. С Германиком в дальнюю поездку отправились Агриппина, которая была снова беременна, и Калигула, которого Германик не хотел оставлять в Риме ни на чье попечение: мальчишка уже проявлял признаки испорченности, был избалован, дерзок, и следовало держать его под строгим мужским надзором.
Своей первоначальной резиденцией Германик решил сделать остров Родос как наиболее удобное место, почти равноудаленное от Египта, Сирии и Иудеи, Армении и Парфии. И добирался до Родоса он кружным путем, через Египет и Грецию. Он посетил Фивы, остров Лесбос (там Агриппина родила дочь, которую назвали не приносящим счастья именем — Юлия), Трою, греческие малоазийские города. Он сочетал полезное с приятным — наряду с устройством государственных дел уделял много внимания известным местам, где родились знаменитые поэты и древние герои совершали свои подвиги. И повсюду Германик оставлял хорошее впечатление — он не страдал такой болезнью, как римская заносчивость, за которую римлян в основном и не любят во всем мире. К Германику мог обращаться за помощью кто угодно — от пастуха до вельможи, и всех он терпеливо выслушивал и, если мог и считал нужным помочь, помогал. Он не придерживался той точки зрения, что если римлянин отдает дань уважения чужеземным странам и городам, то этим самым он принижает величие Рима. Наоборот, отношение к Риму становилось тем лучше, чем больше местные жители замечали, что представитель Рима относится к ним с уважением. Афинян Германик покорил, например, тем, что подошел к городским воротам один, без всякой охраны, и попросил разрешения войти самому и своей свите. И потом, на торжественном приеме, устроенном Афинами в его честь, произнес большую речь, в которой отдал дань восхищения историей древнего города и множеством его славных уроженцев — философов, поэтов, героев. Стоит ли говорить о чувствах, испытываемых афинянами по отношению к Германику?
Но по следам Германика ринулся Гней Пизон. Торопясь в Антиохию, столицу Сирии, где ему предстояло выполнять служебные обязанности, он тем не менее не пожалел времени на то, чтобы испортить добрые впечатления, возникшие повсюду от визитов Германика, а главное — заявить всему миру, что он, хоть и обязан подчиняться новому наместнику Востока, совершенно этого не желает и нисколько Германика не боится. В Афинах, например, Пизон обрушился на жителей с ругательной речью, называя их потомками рабов и прочего сброда, потому что подлинные афиняне, мол, все погибли в давнишних войнах. И они, говорил Пизон, недостойны уважительного отношения, только такое ничтожество, как Германик, может находить с ними общий язык! Причиной гнева Пизона в данном случае было не одно желание навредить Германику. Некий Теофил, которому Пизон был должен немалую сумму, как раз находился под судом за подлог, и Пизон попросил городских властей помиловать его, надеясь, и не без оснований, что Теофил в благодарность не станет требовать с него возвращения долга. Но Пизону было отказано.
Слухи о поведении Гнея Пизона дошли до Родоса, где поселился Германик. Рассказы о злобных нападках, с которыми Пизон повсюду обрушивался на него, не столько рассердили, сколько удивили Германика. С чего бы это? Никаких личных счетов к нему у Пизона нет и быть не может — их сферы деятельности ни разу не пересекались. Разве что Пизон был родственником Арминия — но ведь это чушь. Зачем этот человек намеренно портит отношения со своим будущим начальником, еще не доехав до Сирии?
Понятливей всех в окружении Германика оказалась Агриппина. Она сразу заподозрила, что поведение Пизона и его супруги Планцины обусловлено не одной только природной наглостью — не такие уж они безмозглые дураки, чтобы не понять, какими неприятностями им это грозит. Следовательно, и Пизон и Планцина уверены в том, что их защитят. Но кто Может защитить их от гнева наместника, облеченного императорскими полномочиями? Только два человека — Тиберий и Ливия. Своими подозрениями Агриппина поделилась с мужем, и Германик, возможно, впервые в жизни задумался о том, что бабка и приемный отец вполне могут желать его смерти, как могли желать смерти его отца и всех других членов рода Юлиев и Клавдиев, что умерли за последнюю пару десятилетий. Он поверил доводам Агриппины, от которых раньше, как благонамеренный гражданин, отмахивался, и пообещал ей, что будет отныне очень осторожен и внимателен в отношениях с Пизоном.
Вскоре Пизон отправился на Родос. Как бы он ни кичился своим нежеланием подчиняться Германику, но без предварительного посещения наместника его будущее губернаторство не имело бы законной силы. И Пизон не решился нарушить субординацию, тем более что губернатором Сирии он стать все-таки очень хотел, надеясь поправить там свои финансовые дела. Он уже промотал одно состояние, награбленное им много, лет назад, во время губернаторства в Испании (Август даже вынужден был отозвать Пизона оттуда, удовлетворяя многочисленные жалобы местных властей на его жестокость и непомерную алчность). И теперь так же намеревался грабить Сирию.
Произошел один случай, весьма показательный для определения личностей обоих — Германика и Пизона. Когда корабль Пизона уже подходил к Родосу, внезапно разразилась сильная буря. С высокого мыса Германик и его приближенные наблюдали, как корабль Пизона (ясно был виден его вымпел), потеряв управление, несется на скалы. Было очевидно, что матросы ничего не смогут противопоставить буре, так как мачта сломалась, парусами стало управлять невозможно, а весла гребцов выглядели просто насмешкой над силой шторма.