Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Бедняга Либон, не ожидавший для себя ничего, кроме непрерывных наград и повышения по службе, узнал, что он — преступный заговорщик! И что сенаторы уже оповещены о том, что преступления Либона важные и ужасные. Запахло смертным приговором!
Либон предпринял жалкие попытки защитить себя. Он надел траурные одежды, чтобы вызвать к себе больше сочувствия, и вместе с несколькими знатными женщинами, которые пожалели юношу, принялся ходить от дома к дому, упрашивая родственников и знакомых о помощи и заступничестве. Но в Риме уже успели узнать, какое значение император и сенат придают процессу Либона, и перед юношей закрывались все двери, и никто не
Совершенно подавленного и притворившегося больным, его на носилках доставили в сенат. Защитника у Либона почему-то не оказалось (как было объяснено — с кем-то там Либон не смог договориться), а вот обвинителей нашлось предостаточно — к Фульцинию Триону и Фирмию Кату присоединились Фонтей Агриппа и Гай Вибий. Их речи гремели справедливым гневом! Несчастный Либон даже не нашелся что противопоставить обвинениям — он в мольбе простирал руки к императору: неужели Тиберий не захочет спасти своего юного друга? Но Тиберий сидел с абсолютно каменным лицом.
Если как следует вслушаться, то никаких доказательств вины представлено не было. Зачитывались письма Либона магам, в частности такое, где он спрашивал, станет ли он настолько богат, что сможет выложить золотыми монетами Ап-пиеву дорогу от Рима до Брундизия. Сугубо детский характер этой мечты никого не разжалобил. Прочие письма были все в таком же духе. Но на одном из них — о, ужас! — оказались начертаны какие-то непонятные, а стало быть, зловещие знаки. Впрочем, может быть, обвиняемый просто счищал о лист пергамента волосок с пера. Эти знаки были признаны магическими заклинаниями, направленными на свержение законной власти, — тем более ужасными, что никто не смог объяснить их значение.
Когда пришло время заслушивать свидетелей, выяснилось, что таковых нет. Собственно говоря — они были, да еще какие информированные! Их, этих свидетелей, объединял один общий недостаток — они были рабами обвиняемого Либона. А закон, как известно, запрещает пытать раба, выбивая из него показания против своего хозяина. Как же быть? Ведь рабы, конечно, были в курсе его преступных замыслов и действий. Пришлось поломать голову, пока мудрый Тиберий не подсказал сенаторам простой и изящный выход из положения: через казначейство рабы были у Либона куплены, после чего его собственностью уже не являлись. Ну и под пытками горячей водой и железом они вынуждены были рассказать все, что от них требовалось.
После этого заседание было отложено на один день по просьбе обвиняемого. Ему разрешили воспользоваться этой передышкой для того, чтобы он смог собрать доказательства своей невиновности и составить ходатайство о помиловании. Ходатайство ему было велено направлять не императору, а сенату.
Но Либон и не собирался оправдываться, понимая, что это бесполезно. Им вдруг овладел приступ отчаянной храбрости — он решил уйти из жизни, раз уж все этого хотят. И добровольным уходом своим — то ли напоследок что-то доказать, то ли просто хлопнуть дверью перед носом Тиберия и сенаторов, а может быть — и плюнуть им в лица. Либон удалился (не на носилках, а пешком) к себе домой и устроил там для себя прощальный пир. Дом по приказу императора был немедленно оцеплен гвардейцами. Впрочем, внутрь им заходить было запрещено.
Либон напился и наелся в одиночестве так, что ему стало нехорошо. Видимо, последняя в жизни пища не принесла того удовольствия, которого он ожидал. И тут, одуревший, мучимый приступами тошноты, он решился-таки осуществить самоубийство. Но смелости не хватило. Плача от ужаса и безысходного отчаяния, он принялся просить рабов, прислуживавших ему за столом, чтобы кто-нибудь нанес удар мечом. Рабы в панике разбегались, он хватал их за руки, от этой возни попадали все светильники в триклинии — и в наступившей темноте Либон все-таки смог себя зарезать, нанеся вслепую несколько ударов в грудь, горло и живот. После этого охрана от его дома сразу была отведена.
Смерть бедняги Либона тем не менее не оказалась уважительной причиной для прекращения его дела. Сенат продолжил расследование, успешно его завершил — и общим голосованием мертвый Либон был приговорен к смерти. Ему даже была назначена казнь по старому способу: сначала засечение розгами, потом — отрубление головы.
После оглашения приговора слово взял Тиберий. Он выглядел удрученным — и поклялся, что будь Либон сейчас жив и находись здесь, то он, Тиберий, стал бы просить сенаторов о его помиловании. «Жаль обрывать молодую жизнь человека, пусть даже запутавшегося в страшных злодеяниях, — сказал Тиберий, — И вдвойне жаль, что Либон не дождался законного прощения, а решил наказать себя сам».
Смертным приговором сенаторы, однако, не ограничились. День, в который Либон покончил с собой (это был день сентябрьских ид [65] ) отныне объявлялся праздничным — в знак победы государства над темными силами. Это предложение было внесено сенаторами Луцием Апронием, Луцием Пизоном, Папием Мутилом и Азинием Галлом. Сенат также постановил изгнать из Италии всех астрологов и магов, а двоих даже казнить. Астролог Луций Питуаний был сброшен с Тарпейской скалы (с нее давненько никого не сбрасывали), а некий Публий Марций был торжественно, под звуки труб, выведен за Эсквилинские ворота и там, за городской чертой, высечен розгами и обезглавлен.
65
Иды — середина месяца. В древнеримском календаре обозначали полнолуние и приходились на 15-й день марта, мая, июля и октября и на 13-й день остальных месяцев.
Имущество Либона было поделено между обвинителями. Тем из них, кто принадлежал к сенаторскому сословию, вне очереди были даны претуры. Народ должен был видеть, как заботится император о людях, стоящих на страже его безопасности и интересов государства.
Так что произошедшее с Либоном стало выглядеть как значительное историческое событие. Не менее важное, чем, например, военная победа Германика над Арминием.
Кстати, в это самое время с войском Германика стряслась большая беда.
В северной Германии он одержал очередную победу над Арминием (самому Арминию, раненному стрелой, снова удалось уйти). На месте сражения — это было между реками Эльбой и Везером — был сложен из захваченного вражеского оружия трофей, на котором Германик велел установить доску с памятной надписью: «Покорив племена между Рейном и Эльбой, армия Тиберия Цезаря посвящает этот памятник Марсу, Юпитеру и Августу». О себе как о полководце Германик не написал ни слова, хотя его друзья настаивали на этом. После положенных жертвоприношений он решил возвратить армию на Рейн — в зимние лагеря, ведь уже наступала осень. Чтобы двигаться быстрее, а заодно избавить солдат от долгого и трудного пешего пути, Германик распорядился везти войско на кораблях — по Везеру до устья, дальше морем до устья Рейна, и потом вверх по течению до самого места.