Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Они со дня смерти Августа виделись чрезвычайно редко — только в дни праздников, на дворцовых приемах и торжественных богослужениях. Но Ливия не удивилась визиту сына. Она испытывала неловкость лишь оттого, что им теперь следует разговаривать на равных. Прежние времена, когда она могла командовать Тиберием, прошли. Но Ливия не была бы Ливией, если бы в одну минуту не смогла побороть любую неловкость. Тем более что она догадывалась о цели прихода Тиберия, а значит, инициатива в разговоре все-таки будет принадлежать ей.
— Тебя беспокоит Германик, мой милый? — ласково спросила Ливия после того, как они с сыном остались одни
Он не стал отрицать.
— Ты прекрасно понимаешь, матушка, что беспокоит. Ведь это грозит не только мне, но и тебе тоже, — ответил он. — На наш народ нельзя положиться. Мне каждый день докладывают, что многие ждут с нетерпением, когда он разобьет германцев окончательно и возвратится в Рим. Тогда ему будет предложено расправиться со мной. Ну и с тобой, матушка. Что сможет помешать Германику? Его пресловутая честность? Прости, но я в нее не верю.
— Прости, мой дорогой, — передразнила его Ливия, — но я не верю в то, что Германик поднимет руку на меня. Об этом тебе не докладывают. Или твои агенты осведомленнее, чем мои?
Тиберий насупился и медленно задвигал челюстями, словно пережевывая что-то. Ливия поняла, что он находится в состоянии крайнего раздражения, и сбавила тон.
— Я согласна с тобой, сын. Опасность для нас обоих есть. Но исходит она не от Германика.
Отвечая на недоуменный взгляд Тиберия из-под насупленных бровей, она продолжала, слегка сердясь на себя, что не в силах убрать из голоса менторские нотки. Впрочем, он должен это проглотить — еще не исчезла многолетняя привычка выслушивать, что скажет мать.
— Ты зря не веришь в честность Германика, — сказала Ливия, — Поверь, я знаю своего внука лучше, чем смог узнать его ты. Он не в состоянии вынашивать какие-то там замыслы, просто не в состоянии. Опасность не в нем, а в людях, которые станут настраивать Германика против тебя.
Ливия замолчала, разглядывая сына.
— Я хотела сказать — против нас обоих, — поправилась она. — Ему расскажут, что мы вместе с тобой по очереди убили всех, кто стоял на твоем пути. Мне ведь до сих пор приписывают смерть Друза, твоего брата, — подумать только! Это, конечно, вздор, но посуди сам — как поведет себя Германик, когда ему расскажут, что это я и ты убили его отца? Не говоря уже об остальных?
Тиберий пожал плечами. Вопрос был из тех, что не требуют ответа: за убийство отца полагалось мстить, хотя бы и родной бабке, не говоря уже о дяде. Пусть он и называется императором и приемным отцом.
— Беда нашего отечества в том, — продолжала Ливия, — что многие до сих пор не могут забыть о прелестях республики. Забывая при этом о бесконечных гражданских войнах, которые республика без конца порождала, как Хаос порождал своих ужасных детей! Германик прежде всего олицетворение республиканских надежд, такой же сторонник народной власти, каким был и его отец, наш несчастный Друз.
— Я знаю тех, кто хочет вернуть республику, — сказал Тиберий. — Список составлен давно, и он длинный. У тебя, как я понимаю, тоже есть такой список, матушка? Давай сверим их.
— И что дальше?
— Что-нибудь придумаю, — снова пожал плечами Тиберий. — Заговор… оскорбление величия, связь с этим мерзавцем Клементом… Сеян все сделает. Можно сделать даже так, что в Риме никто и не заметит — узнают только потом, когда трупы доплывут по Тибру до самого моря.
— Не поможет, мой дорогой, — Ливия печально вздохнула, — Даже если казнить половину Рима — не поможет. Другая половина тут же примется мечтать о возвращении республики. Так уж устроены наши граждане.
— Тогда… — Тиберий вопросительно посмотрел на мать. — Но если Германика… Если его не станет — нас с тобой сметут в тот же миг! Нам не простят!
— Но другого выхода нет, Тиберий, — твердо произнесла Ливия, — Германик является символом республики и всей той дряни, что народ называет «справедливостью». Значит, у народа надо отнять эту игрушку, и отнять навсегда. Другой у него не появится. Во всяком случае, замену придется искать несколько лет.
Тиберий стукнул кулаком по колену, страдальчески сморщил лицо.
— Смерть убегает от него, матушка. В Паннонии я посылал его в самые опасные места. Солдаты его не тронули, не дали даже ему покончить с собой, как я слышал. Сколько лет он воюет с германцами — и царапины не получил! Может быть, подослать к нему человека?
— Не выйдет, — сказала Ливия. — Пока Германик во главе войска, ему не дадут умереть. И я говорила совсем не о том, чтобы убрать его сейчас, дорогой сын. Наоборот, ты должен всем показать, что любишь его, как никто в Риме. Отзови его из армии, приласкай, щедро награди. Он заслужил триумф. Объяви в сенате, что не хочешь с ним расставаться, что Германику следует на время занять гражданскую должность. Кажется, ему уже пора стать консулом?
— В самом деле.
— Пусть он станет консулом. В честь признания его особых заслуг назначь его консулом не на полгода, а на год. За это время изменится многое. И весь этот год Германик будет под нашим присмотром.
Тиберий согласился. Конечно, присутствие Германика в Риме, да еще в качестве консула, во многом осложнит жизнь — придется взвешивать каждое свое слово, обдумывать последствия каждого своего поступка — не войдут ли они в противоречие со старомодными понятиями Германика о гражданских правах и свободах римлян. Тем более что Германик как консул станет утверждать и постановления сената, и решения Тиберия. Кроме того, придется объяснять Германику, что же произошло на острове Планазия и по чьей воле. Впрочем, для этого достаточно придерживаться официальной версии — казнь была совершена по приказу Августа. И на этом стоять — Германик никуда не денется, поверит.
Тиберий послал на Рейн письмо с категорическим требованием Германику возвращаться. Тот писал в ответ, что просит еще хотя бы полгода, для того чтобы окончательно разделаться с Арминием и вернуть третьего орла. Его отъезд, писал Германик, даст возможность германцам перевести дух, собрать новые свежие силы, и потом победить их будет гораздо труднее. Но император был непреклонен.
Нужно сказать, что друзья и приближенные Германика всячески отговаривали его от поездки в Рим. Ему говорили, что это будет концом его военной карьеры, что дома он подвергнется опасностям гораздо большим, Чем на войне. Но Германик словно не понимал, о каких опасностях идет речь. Уж не думают ли его друзья, что Тиберий, его названый отец, что-то против него замышляет? Единственное, что удерживает Германика от возвращения, — это незаконченное дело. Но, видимо, эта война стала слишком дорогой для государственной казны. Императору виднее. Пусть пройдет немного времени, Рим поднакопит сил — и тогда можно будет снова бить германцев.