Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Он собрал у себя в палатке орлоносцев, значконосцев когорт и манипул и других воинов, которые казались ему наиболее благонадежными. Показал им письмо Германика.
Все, кого пригласил на это совещание Цецина, были людьми опытными и тоже знали своего главнокомандующего. Им не захотелось умирать во имя тех, кто подстрекал войска к мятежу. Тут же, в палатке, они поклялись легату в верности и принялись разрабатывать план.
План был прост: выяснить, кто в лагере готов прекратить бунт и покаяться, передать им угрозы Германика, а также то, что будут помилованы и прощены все, кто поможет восстановить порядок. Желающих быть помилованными нашлось достаточно — по лагерю прошел
Итак, по условному знаку заговорщики обнажили мечи и прямо в палатках принялись убивать тех, кто был определен наиболее виновным. Поднялась всеобщая резня, потому что за оружие схватились уже все, и никто, кроме посвященных, не понимал, что происходит. Страх и неизвестность сделали свое дело: охваченные безумием воины просто дрались друг с другом, только потому, что вокруг все дерутся.
Общая битва шла целый день и была остановлена вмешательством Цецины, который счел, что в лагере не осталось больше злоумышленников. Всех убитых он приказал выволочь на середину лагеря, чтобы они лежали там до прихода Германика и главнокомандующий смог убедиться в отваге и доблести Цецины.
Солдатская молва не обманывала: Германик действительно уже был совсем рядом. И на следующий день после побоища он вошел в Старые лагеря. Увиденное там потрясло Германика: все вокруг было разорено, залито кровью, и больше тысячи трупов лежали на площади для занятий маршировкой. И те солдаты, что пришли с ним, и те, что выстроились для приветствия в лагере, тоже были потрясены случившейся трагедией. Впервые за всю историю армия уничтожала сама себя, да еще с таким размахом и жестокостью.
Германик объявил, что происшедшее в Старых лагерях хотя и служило благой цели — подавлению бунта, но стало не целительным средством от болезни, а бедствием, едва ли не худшим, чем сама болезнь. Он приказал сжечь трупы. На это ушло несколько дней. Пока специальная команда занималась сожжением своих бывших товарищей, над Пятым и Двадцать первым легионами была проведена та же самая процедура, что над Первым и Двадцатым, — смотр центурионов, увольнение в отставку проштрафившихся и назначение новых. Тела погибших, отнесенные за вал, горели, наполняя воздух на добрую милю вокруг запахом жженого мяса, а в войске Германика наводился окончательный порядок.
Итак, под его командованием оказалось несколько легионов, охваченных стыдом и раскаянием. Будь на месте Германика кто-нибудь другой, все дело ограничилось бы еще несколькими показательными казнями, громогласным произношением назидательных речей и составлением пышных докладов в Рим, чтобы там как следует оценили заслугу усмирителя опасного бунта. Но Германик был не таков. Он чувствовал и свою вину за все, что произошло, и считал, что одного наведения порядка в войске — недостаточно. И ему самому, и солдатам необходимо было оправдаться перед императором и римским народом.
За Рейном лежали все еще не покоренные германские земли, гибель Вара все еще была неотомщенной, орлы погибших легионов по-прежнему занимали позорное место между изображениями нечестивых германских богов. Чутьем опытного полководца Германик понял, что стоит ему только предложить солдатам искупить свою вину — и они встретят это с восторгом. Он собрал войско и произнес речь.
— Только победой над врагом можно искупить свое безумие! — сказал Германик. — А души наших павших товарищей можно умилостивить не иначе, как только получив честные раны в нечестивую грудь!
Воинский пыл, охвативший солдат, был самым лучшим исполнением ожиданий Германика. Войска требовали вести их на врага прямо сейчас. Чтобы не растрачивать попусту эту полезную энергию, Германик приступил к командованию.
На другой день через Рейн был наведен мост, и римляне начали переправляться на вражескую территорию. Всего Германик перевел двенадцать тысяч легионеров, двадцать шесть когорт союзников и восемь отрядов конницы. На это войско он мог надеяться, как на себя самого. Не теряя времени, он пошел вперед — и к вечеру, перейдя Цезийский лес, добрался до старой линии пограничных укреплений, построенной здесь еще Тиберием. Это место Германик решил сделать базой для дальнейших вылазок и заставил солдат восстанавливать брошенные укрепления, ставить палатки, в которых можно было бы жить и зимой.
Ближайшей целью Германика было племя марсов, селения которых находились за горами, поросшими лесом. Там, в одном из этих селений, находилось и прославленное среди германских племен святилище их богини Танфаны, где Германик не без оснований рассчитывал найти хотя бы одного из трех римских орлов, захваченных германцами в Тевтобургском лесу.
Желая ударить по врагу внезапно, Германик велел Щецине с одной когортой налегке двигаться впереди всего войска, для расчищения пути и разведки. Шли по ночам, пользуясь ярким светом луны. В одну из таких светлых ночей приблизились к владениям марсов.
Разведчики доложили Германику, что в эти дни марсы как раз справляли праздник в честь Танфаны, сопровождаемый торжественными пирами и игрищами. Зная обычай германцев во время праздника напиваться до бесчувствия, Германик решил, что раз судьба посылает ему такой подарок — им надо воспользоваться. Рассвета дожидаться не стали. Чтобы нападением охватить как можно большее пространство, Германик разделил все свое войско на четыре части. Построил их клиньями — и они пошли вперед, мстить и завоевывать прощение.
Германцы и точно были поголовно пьяны. Получилась не битва, а побоище. Римляне не щадили никого — ни стариков, ни женщин, проламывали головы даже детям, которых находили в германских хижинах. Эта неоправданная на первый взгляд жестокость объяснялась простой необходимостью: собираясь устраиваться на зимовку в лагере на вражеской земле, римляне не могли себе позволить ни держать пленных, ни оставлять в живых будущих мстителей. Ночная вылазка войск Германика на поселения марсов опустошила пространство на пятьдесят миль вокруг, оставив после себя лишь кучи изрубленных тел и головешки от сгоревших домов. Ни один воин не был даже ранен. На капище Танфаны был обнаружен орел Семнадцатого легиона и несколько значков когорт. Неплохая месть за поражение Вара! И это, как кричали солдаты Германика, опьяненные кровью и легкостью победы, было только началом! Варвары посмели поднять руку на Рим — и они скоро узнают, каким тяжелым будет ответный удар!
Германик, однако, не терял головы. Он скомандовал отход на прежние позиции — к старой оборонительной линии Тиберия, где предполагалось войску зазимовать. Собрав добычу, упаковав возвращенного орла и значки когорт, римляне двинулись назад. Обратный путь их должен был пролегать через узкие ущелья между горами — идеальное место для нападения противника, как понимал Германик. Он позаботился о том, чтобы на всем пути следования велась интенсивная разведка. И она принесла свои плоды.
Удалось выяснить, что окрестные германские племена, узнав о ночном избиении марсов, готовятся к возмездию. Бруктеры, тубанты и узипеты собрали многочисленные отряды и засели в густых лесах, выжидая, когда войско римлян целиком втянется в узкую долину. Они готовили Германику такую же судьбу, которая постигла злосчастного Вара.