Происхождение боли
Шрифт:
Собеседник потянул носом темноту, потёр безымянным пальцем стеклянную пластину на столе — она тоненько сонно пискнула.
— В Венеции, в одном гостеприимном доме я встретил некого мятежного ирландца. Мрачная девица, наряженная для сказки, в которой от героини требуется предстать ни голой, ни одетой, стегала его кучерским кнутом; её подружка в прозрачно-белой тунике гладила его же по волосам, целовала в затылок…
— Какая мерзость! Вы назвали его мятежным — по иронии?
— Нет. Он был героем борьбы за независимость, что, кстати, изобличалось его эротическим вкусом:
— Именно!
— Женщинам не к лицу насилие…
— Но вы сказали, что хотели бы испытать нечто подобное? Я не ослышалась!?
— Анна! вы невежественны, как младенец, если вам это странно… Впрочем, тем лучше, — задушевно глянул, — Это ведь единственное, что я всегда старался скрыть; самое дурное, что во мне есть,… — отвернулся, — … Как, пожалуй, всякий человек, я вроде и мечтаю быть любимым,… но только никак не могу поверить в возможность чьей-то любви ко мне; единственным вероятным, достойным отношением ко мне я привык считать ненависть. И ничто не берёт: ни доводы ума, ни подарки судьбы, ни ласки людей… Они — словно глумливый мираж, дешёвые фокусы. Реальны лишь страх и боль — моя единственная пристань…
— Это всё… из-за матери? — явила мудрость Анна, — … Мне так жаль…
— Вот уж избавьте!.. Полно, не плачьте…
— Что я могу для вас сделать?
— Всё, что вы делаете, вы делаете для меня.
Первым порывом Анны было подбежать к нему, обнять, но вдруг какое-то подозрение…
— Я… Мы… заключили мир, не так ли? Мы больше не враги?
— Нет.
— Так позвольте мне вернуться в Англию, в мой дом, в моё тело. Если захотите, я приеду к вам — куда угодно — по-настоящему, не в виде призрака. Конечно, вы, наверное,… нашли другую женщину,… и мы бы повидались, как друзья… Ну, помогите мне! Ведь вы же тоже что-то знаете о колдовстве. Велите моему духу вновь соединиться с плотью!
— Давайте-ка наведаемся в ту комнату, из которой вы вошли в эту.
Анна побежала вперёд, миновала дверной проём и оказалась в полной темноте. Приблизились шаги, щёлкнул замок, и, словно включился тайный механизм, над головами четы медленно разгорелись лампады из красного стекла и тончайшего белого фарфора, освещая просторную кровать под пёстрым балдахином.
— Откуда это? — изумилась невольная гостья, — Здесь же было пусто, и… стены были дальше… Впрочем, я не помню… Что мне делать?
Собеседник прислонялся к сошедшимся створкам, заложив руки за спину. Его волосы закудрявились и казались то ли русыми, то ли рыжими; черты лица как будто изменились, хоть он ничуть не подурнел. Он смиренно смотрел на узорчатый коврик и произносил такое:
— Дух и плоть всегда в разладе. Их, противников извечных, может примирить лишь смерть да ещё одно событье, что считается греховным, и ничтожным, и позорным — у тупиц и у ханжей. Мой намёк вам, верно, ясен. Только я не как развратник, сластолюбец оголтелый, вам об этом говорю. Невзыскательный затворник, узник ваших
— Значит, есть ещё другие? Перечислите скорей их!
— Можно выпрыгнуть в окошко или выстрелить в висок и, решив, что смерть настала, дух метнётся к телу, тело будет радо слиться с вечным духом — вот вам и успех. Есть тут риск один, однако: вера в смерть в вас одолеет тела жизненную силу и духовный светлый ум. Смерть — не то, с чем безвозмездно затевают люди игры…
— Это все? Все варианты?
— Можете сидеть и ждать, когда ваш гипнотизёр соизволит снять с вас чары.
— Хорошо. Я подожду.
— Зачем терять Бог знает сколько времени на скуку? Мы женаты…
— Мы разведены! Я чудом не сошла с ума, отучая себя… от вашего общества. Возврата нет!
— Вы не знаете, насколько правы.
— Что?
— Я догадался, кто вас усыпил. Я его знаю. Насколько я безумней вас, настолько он безумнее меня. Он вас не вытащит отсюда.
((«А как же она?» — спросил Эмиль, когда Макс позвал его из кабинета леди Анны. «Она очнётся в положенный час». «А как же ответ, который она должна вам дать?» — «Она его уже дала», — ответил Макс.))
— Но он только просил меня узнать, согласны ли вы на продажу дома!.. Он солгал?
— Полагаю, да.
— Каковы же были его истинные цели?
— Жертвоприношение, месть. Вы, как всякий бунтарь, себе нажили прорву врагов. Может статься, что я — ваш единственный друг… Уже сейчас я должен посоветовать вам быть готовой к любому состоянию, в котором можете по возвращении найти леди Изабеллу — так ведь зовут ваше тело?
— Не тщитесь запугать мне! Терзания и распад — судьба всякой плоти, но подлинным бытием обладает только дух. Моё тело уже давно познало скверну. Я отрекусь от него без сожаления и останусь тут навек… Но, Боже! Ада!.. Хорошо! Я пойду на это — ради моего ребёнка!
Анна яростно, как напавшего зверя, сбросила с себя платье. Вдруг…:
— Но как же это вообще возможно делать? Я ведь дух, а вы… А… вы?
— И я, — отвечал собеседник, оставаясь у дверей.
— Значит,… ваше тело… тоже сейчас… как бы в обмороке? Это часть колдовского плана? Или совпадение?… Повергнуть его в летаргию — на большом расстоянии? В неизвестной географической точке? Немыслимо! Но рассчитывать на случай и гарантировать… Ах! — Анна всплеснула ладонями, — как я забыла, что вы — сумасшедший! Не собственно вы, говорящий со мной (вы-то как раз благоразумны!). Вы, видимо, здравомыслящий дух, постоянно оторванный от вашего полоумного тела! Вот и разгадка!..
— Ага, значит человек, клянущий несправедливости мира и, в частности, ваше супружеское вероломство — дурак, тогда как тот, кто грезит о заточениях, радуется чужой к себе ненависти и мечтает быть избиваемым — умница?
— … Ну, тогда я совершенно ничего не понимаю… Впрочем, какая разница…
Обречённо опустилась на кровать, отвернувшись и обеими руками вытирая слёзы. Собеседник неслышно подошёл, присел рядом.
— Вам знакомо выражение «жить в чьей-то душе»?
— При чём тут это стёртое словесное клише?