Происхождение боли
Шрифт:
— Что есть ваша душа? Ваш личный вариант вселенского пространства. И это место: дом, комнаты, улица за окном — суть зоны вашей души.
— Но вы же говорили, что это Пиза…
— Вот уж нет! Я ляпнул первое взбредшее слово. Здесь только вы всему даёте имена.
— Но у вас-то имя есть.
— Будет, когда вы его произнесёте.
— … Кто вы???
— Дух от духа вашего мужа, живущий в вашей душе.
— Что значит дух от духа?
— Когда двух людей сближает любовь или ненависть, в предельный
— Так вы — всего лишь дубликат, слепок!?…
— Если угодно.
— Но… я… хотела встретиться… с оригиналом…
— Разница меж мной и им лишь в том, что я люблю вас.
Анна сринулась с кровати, описала ступнями петлю по ковру; её духовный супруг откинул одеяло, полуоткрыв простыню, погладил ткань:
— Какое чудо! Тёплая! Последняя работа легендарной Элисон из Бата. Мастерица была бы рада за нас…
— Я — не хочу!!! Во мне нет к вам любви! Её убил тот адский день! Вы только жалки… Впрочем, я даже не верю вам… Я ничему больше не верю!
Глава XIX. В которой Эжен становится миллионером
Триумфаторам осталось пройти полквартала, и они уже еле волочили ноги, особенно Эмиль, тащивший два увесистых саквояжа, тогда как Макс нёс только трость.
— Если бы про вас, — говорил журналист, окружая свой рот и подбородок белым облаком, — писали книгу, то автор непременно сравнил бы вас со странствующим рыцарем…
— Странствующий рыцарь — это плеоназм, — цедил Макс сквозь закоченевшие губы, — Слово кавалер исторически означает просто всадника, а кто такой всадник, если не странник?
— Но, допустив этот плеоназм, наш автор мог бы одарить меня почётным званием оруженосца. А так — я лишь банальный носильщик.
— То, что вы несёте, — воистину оружие, а коль скоро я дворянин, то сравнивать меня с рыцарем равносмысленно сравнению меня с человеком. Не нужно риторических аналогий. Я и есть рыцарь; вы и есть оруженосец.
Вступив на крыльцо чёрного входа (мало чем отличного от парадного), Макс предложил разделить ношу.
— Разделить уже не удастся: пути осталось слишком мало, но поднявшись только по этой лестнице с этим грузом, вы обнаружите несомненную тенденцию к справедливости, — изрёк Эмиль и поставил сумки наземь.
Макс, ежедневно вносивший на свой шестой этаж два ведра воды, ящик угля и пакет снеди, доставил весь багаж наверх без возмущений и передышек.
В квартире было тепло и уютно. Береника повесила всюду новые весёлые занавески, сменила скатерть, а теперь сидела у камина, где висел на крючке чайник, отчищенный и блестящий, как ёлочная игрушка, и дошивала платье для Полины из театральных обносков. Полина читала вслух талмуд Меллори; Жорж слушал её, попивая что-то из большой цветастой кружки. Эжен лежал на диване, босой, небритый и нечёсаный.
Возвратившихся встретили приветливо, тотчас дали им горячего чаю. Эмиль с Береникой расцеловались. Макса обняла
— Вот, — Макс кивнул на саквояжи.
— Бабки! — ликующе объявил Эмиль, облапляя Эжена и подводя его к сумкам.
— Сколько?
— Тысяча тысяч!
— Миллион? — Эжен показался удивлённым; он присел и бережно расстегнул замок одного из саквояжей, набитых пачками банковских билетов, — Франков?
— Да. Мы ещё там перевели в наши.
— Половина твоя, — произнёс Макс небрежно.
— Чья? — чуть не задохнулся Эмиль.
— Эжена.
— Ха! С какой радости!?
— Мы братья. Я ему обязан.
Простая чета и дети восхищённо смотрели на обретенное богатство; старший из аристократов казался величаво безразличным, младший — задумчивым.
— Что скажешь, Эжен?
— Я не хочу их брать. Во-первых, мне не ловко: я не считаю, что чем-то заслужит такой подарок. Во-вторых, мне не по себе: ты словно подкупаешь меня… В-третьих, даже если тебе ничего от меня за это не понадобится, дня через три ты смертельно оскорбишь меня вопросом, куда я дел весь этот ворох, поскольку, в-четвёртых, я лучше умею воскрешать мёртвых, чем беречь деньги.
— Ты отрекаешься от нашего союза в пользу бесхозных пятисот тысяч франков, или предложишь что-то третье? — сосмутничал Макс нервозно.
Эжен глянул на Эмиля, словно спрашивая у него, что может означат последняя реплика, но тот лишь развёл руками от вздёрнутых плеч.
— Если, — начал тогда Эжен, — ты предлагаешь, чтоб у нас была общая казна, я на стану спорить, но половинить — не по мне… Миллион — это целый миллион!.. По сравнению с ним пятьсот тысяч — это… это мало.
— Мало!!!?… — вскричал Эмиль. Эжен жестом призвал его к молчанию, продолжил:
— Разумней признать всю сумму нашей совместной и распоряжаться ею по-компаньонски.
— Вариант неплох, — устало ответил Макс, обводя пальцем край стакана, — Завтра утром представим и обсудим первоочередные расходы. Эмиль, Береника, ужасно сожалею, что не могу предложить вам ночлег…
— Ничего страшного. Мы и сами бы не остались. Можно я только попрошу у вас мелочи на дорогу? — с этими словами Эмиль выхватил из раскрытого саквояжа пачку банкнот, подкинул, поймал и прихлопнул, сунув в карман, — Собирайся, хани… Честь имеем.
Выходя, они впустили полночь.
Эжен увёл детей в спальню, где пробыл полчаса, давая побратиму спокойно приготовиться ко сну. Сам он, если бы не помешали, провалялся бы до утра там, где его застали. Укладываясь снова на оставшуюся кромку, он сказал негромко:
— Ты мне хоть три миллиона давай, а в свет я не вернусь.
— Если ты разумеешь свет, о котором года три тому назад тебе врали геройствующий уголовник и недалёкая кисейная львица, то туда ты точно не вернёшься. Забудь о нём навсегда. Его просто не существует… Ты не знаешь о свете ни малейшей доли истины.