Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)
Шрифт:
Тур был постоянным объектом охоты мезолитического населения во всех степных и полустепных районах Передней Азии, однако сколько-нибудь важное значение в снабжении населения пищей он имел лишь в Северной Сирии и, видимо, в Анатолии, судя по его большой роли в охоте ранненеолитического населения последней. Расселение кабанов в каменном веке вряд ли существенно отличалось от современного. Большой интерес представляют собой находки эквидов в Леванте и Сирии, где в отличие от Загроса и Анатолии встречались не только онагры, но и какие-то другие виды. В свое время Д. Бейт определила в пещерах Г. Кармел лошадь, близкую лошади Пржевальского, а Р. Вофрей нашел нечто напоминающее зебру Северной Африки (об этом см. [983, с. 25]). Недавно в Ябруде У. Леману также удалось обнаружить останки каких-то эквидов, отличающихся от ослов, однако они были надежно зафиксированы лишь в палеолитических слоях [751, с. 185]. В 60—70-е годы в Северной Палестине и Сирии на нескольких мезолитических и ранненеолитических памятниках разными специалистами были определены кости дикого осла (Equus asinus) [541, с. 73; 542, с. 273–289; 751, с. 185, 186; 749, с. 75], который, как считалось ранее, обитал только в Африке. По мнению П. Дюкоса, его ареал в древности располагался на равнинах между Алеппо и Пальмирой и между горами Палестины и равнинами Джезира. Установив, что Передняя Азия входила в зону обитания диких ослов, П. Дюкос не без основания предполагает, что в бронзовом веке в Месопотамии люди использовали в транспортных целях не онагров, а одомашненных ослов [542,
Памятники конца верхнего палеолита, мезолита и неолита Передней Азии, Кавказа, Средней Азии и Афганистана
В конце верхнего палеолита и в мезолите в пределах зоны, где складывались природные предпосылки для перехода к производящему хозяйству, археологические исследования последних лет позволяют выделить несколько культурно-исторических областей, к важнейшим из которых относятся горы Загроса, Юго-Восточная Анатолия и Северная Сирия, а также Палестина. В горах Загроса — в период позднего плейстоцена обитали охотники и собиратели культуры зарзи [445, с. 155–157; 668, с. 159; 943, с. 8]. Они вели подвижное сезонное хозяйство с использованием различных экологических ниш, о чем свидетельствует характер их расселения, связанного как с базовыми лагерями (пещеры, скальные навесы), так и с временными стоянками (открытые местонахождения). Они охотились главным образом на безоаровых коз и муфлонов, благородных оленей, диких свиней и местами на онагров. Можно предполагать, что в этот период рос интерес к собирательству диких хлебных злаков. У носителей культуры зарзи уже имелись домашние собаки [978, с. 96–140]. Существенные сдвиги в хозяйственной деятельности наступили в последующее время — в XI–X (X–IX) тысячелетиях до н. э., когда сезонные передвижения населения стали более правильными и регулярными, о чем говорят остатки жилищ-полуземлянок и хозяйственных ям на временных открытых поселениях.
Новый образ жизни, несомненно, базировался на более интенсивном использовании окружающих природных ресурсов, одним из важнейших направлений которого стало усложненное собирательство дикорастущих хлебных злаков и бобовых, на что указывает рост количества жатвенных и терочных орудий, а также некоторые палинологические данные [945, с. 182–192; 753, с. 143–147]. Другим важным видом хозяйства стала — специализированная охота на безоаровых коз и муфлонов, которая создала предпосылки для их доместикации. Древнейшие следы последней обычно видят в материалах со стоянки Зави Чеми Шанидар, где, по мнению их исследователя Д. Перкинса, уже имелись домашние овцы [861, с. 565; 865, с. 279]. Основанием для такого утверждения послужило то, что здесь со временем наблюдался относительный рост количества овец, а среди них отмечалась тенденция к преобладанию молодняка (до 50 % всех костей и верхнем слое). Вывод о доместикации был как будто бы подтвержден и с помощью микроструктурного анализа [538, с. 280, 281]. Все же его нельзя считать окончательно обоснованным. Не раз отмечалось, что приводимые Д. Перкинсом статистические данные неравноценны, а их интерпретация допускает неоднозначное толкование [353, с. 50, 51; 435, с. 73; 544, с. 82]. Небезгрешны, по признанию самого Д. Перкинса, и микроструктурные определения [865, с. 282] (см. также [497, с. 143]). Поэтому вопрос о доместикации овец в Зави Чеми Шанидар остается открытым. Столь же сложно интерпретировать скудные и фрагментарные материалы стоянки Карим Шахир, изучение которых не позволяет с уверенностью говорить о доместикации коз и овец [667, с. 143; 442, с. 71]. Более достоверны данные об одомашнивании коз в Асиабе, где Ш. Бекени удалось обнаружить слабые морфологические указания на это. Там же фиксируется огромное преобладание костей взрослых самцов, что, по мнению исследователя, тоже свидетельствует о процессе одомашнивания [435, с. 71–73]. Стоянка Асиаб относится к позднему мезолиту и может датироваться IX (VIII) тысячелетием до н. э.
Надо сказать, что в настоящее время памятники Загроса дают достаточно материала для окончательного выяснения вопроса о том, насколько данные о половозрастном соотношении добытых охотниками животных могут служить для установления процесса доместикации. Выше уже указывалось на особенности сезонных передвижений диких коз и овец, взрослые самки и самцы которых лишь в зимний период пасутся вместе, а в остальное время обитают на разных высотах. С учетом этого явления становится легко объяснимым, почему в Зави Чеми Шанидар (высота 426 м над уровнем моря) фиксируется большое количество молодняка, тогда как в Палегавре (965 м над уровнем моря) преобладают взрослые особи, а в Асиабе (1372 м над уровнем моря) подавляющее большинство костей принадлежит взрослым самцам. Дело в том, что Зави Чеми Шанидар располагается много ниже, а Палегавра и Асиаб — выше районов зимних пастбищ этих животных. К сожалению, сезон заселения Палегавры по археологическим материалам окончательно пока что не установлен. Правда, предполагается, что люди обитали там не в зимнее время года. Однако для Асиаба получены данные о том, что он заселялся между февралем и апрелем и много реже между августом и апрелем [433, с. 125]. Следовательно, охота на коз здесь велась главным образом весной, а поэтому не случайно основной жертвой охотников становились взрослые козлы. Что же касается стоянки Зави Чеми Шанидар, то, по мнению исследователей, она обживалась также лишь в теплое время года [946, с. 693], когда в ее окрестностях могли пастись только самки с молодняком. Таким образом, сейчас древней шими данными о наличии домашнего мелкого рогатого скота в Загросе могут служить только находки с Асиаба, где доместикация фиксируется по морфологическим показателям. Сходная интерпретация материалов с синхронных или более ранних памятников пока что не выходит из разряда гипотез.
В Леванте памятники конца плейстоцена изучены неравно мерно. Лучше всего они известны в южных районах, хуже — в северных. Основная их масса связана с двумя культурами: более ранней кебаранской (XVI–XI [XV–X] тысячелетия дон. э.) и более поздней натуфийской (XI–IX [X–VIII] тысячелетия до н. э.) [371; 374; 412; 983]. Тенденции развития этих культур весьма показательны, так как здесь лучше, чем где бы то ни было в Передней Азии, прослеживаются изменения образа жизни местного населения на протяжении мезолита. Уже в кебаранский период наряду с пещерами встречается масса открытых стоянок, которые, судя по развитию жилищ, постепенно приобретают все более долговременный характер. Убедительным примером длительного обитания на одном месте служит натуфийское поселение Эйнан, где встречено несколько десятков домов-полуземлянок. Однако и в натуфе такие поселения еще не были круглогодичными [747, с. 102, 103]. Их развитие отражало становление правильного сезонного хозяйства с поочередным использованием самых различных природных ресурсов [992, с. 8—26]. Как и в Загросе, все большую роль со временем начинало играть усложненное собирательство растительной пищи. Натуфийцы имели уже для этого довольно разработанный комплекс орудий, корни которого уходят в предшествующий, кебаранский период. К последнему, кроме того, относятся древнейшие прямые свидетельства собирательства диких эммера, ячменя и бобовых [839, с. 91–93]. Теперь можно с полной уверенностью говорить, что возрастание роли собирательства этих растений на протяжении кебаранекого и натуфийского периодов наряду с использованием в некоторых областях ресурсов водных резервуаров обусловило тенденцию к оседлости. Однако значение различных видов хозяйства в разных районах было неодинаковым. Изучение натуфийских памятников позволяет выделить несколько локальных вариантов, сложившихся в конкретной природной обстановке, которая обусловила хозяйственную специфику каждого из них. Не углубляясь в этот вопрос детально, следует заметить, что основу существования населения в северных районах составляла пища, связанная с водоемами и лесными ландшафтами, богатыми дичью, тогда как в более засушливых, южных областях особую роль играло собирательство дикорастущих хлебных злаков и бобовых, а также специализированная охота на отдельные виды животных. Именно на юге шло формирование комплекса жатвенных и терочных орудий, представленных там наиболее полно и в последующее время. Любопытно, что на юге (в Иудее) появились и древнейшие в Передней Азии наконечники стрел. В центральных и местами в северных районах Палестины в мезолите устраивались специализированные охоты на газелей, а к югу от Мертвого моря — на каменных коз. Казалось бы, такая обстановка благоприятствовала доместикации этих животных, однако ни те ни другие по-настоящему одомашнены никогда не были. Правда, в последние годы в литературе получило хождение мнение, согласно которому население мезолита могло приручать и пасти газелей [448, с. 12–14; 748, с. 119–124; 839, с. 91, 96; 800, с. 22]. Его сторонники обычно исходят из того, что этот вид хозяйства возник естественным образом из сопровождения стад газелей бродячими охотниками. Однако, как было показано, ни кебаранцев, ни натуфийцев, ведших правильное сезонное хозяйство (на четко очерченной территории, никак нельзя назвать бродячими охотниками. А если бы это даже было и не так, трудно представить себе мезолитических охотников, которые даже при всей своей ловкости и проворстве могли бы сколько-нибудь длительно преследовать таких пугливых и быстрых животных, как газели. В разных районах натуфийцы охотились на газелей в разные сезоны и, (возможно, разными методами, чему соответствовали и различия в половозрастном составе добытых животных. Так, в Эйнане костей молодых животных (до 1 г.) было встречено очень мало [541, с. 124], зато в Вади Фалла кости молодняка преобладали (54,7 %) [748, с. 121, 122]. Последнее иногда считают доказательством приручения газелей натуфийцами [748].
В принципе трудно оспорить положение о том, что натуфийцы кое-где могли спорадически приручать отдельных пойманных животных, которые легко привязываются к человеку, как показывают этнографические исследования [77, с. 355]. Однако ежегодные массовые убой молодняка фиксируются этнографами лишь у относительно развитых скотоводов, обладающих стадами домашних животных. В условиях Передней Азии владельцы таких стад должны были бы вести полукочевой или кочевой образ жизни, существенно отличающийся от того, который реконструируется по натуфийским и ранненеолитическим материалам. Таким образом, преобладание костей молодых газелей на некоторых натуфийеких памятниках требует иного объяснения. Мы легко находим его в записках средневекового арабского автора Усамы ибн Мункыза, который, описывая охоту на газелей, в изобилии встречавшихся в области крепости Джабара, отмечал, что «в то время, когда газели приносят детенышей, охотники выходят на конях или пешком и забирают тех детенышей, которые родились в эту ночь, в предыдущую или за две-три ночи раньше. Они собирают их, как собирают хворост или сено». По словам этого автора, порой удавалось поймать до 3 тыс. детенышей газелей за один день [328, с. 319]. Близкое объяснение дает и специально изучавший поведение газелей Д. Хенри, который отмечает, что они пасутся обычно тремя группами: 1) самки с детенышами; 2) молодые самцы; 3) взрослые самцы. Следовательно, состав добычи во многом определялся тем, с какой из этих групп охотники имели дело [646, с. 380, 381].
Пример с газелью показывает, что не всегда специализированная охота вела к доместикации. В данном случае этому препятствовали поведенческие особенности самой газели: высокая требовательность, пугливость, наличие миграционного цикла. Вообще в Палестине, бедной подходящими для доместикации животными, отсутствовала сколько-нибудь серьезная база для самостоятельного возникновения скотоводства [5] . В свое время Р. Вофрей предполагал наличие домашних коз, крупного рогатого скота и свиней в Эль-Хиаме [986, с. 215], а Д. Бейт писала о домашней собаке в пещерах Кармела [594, с. 153]. Более тщательные исследования натуфийских памятников, проведенные в последние годы, показали, что скотоводства натуфийцы еще не знали [897, с. 127; 498, с. 326–333; 541, с. 79; 983, с. 37, 38]. Сложнее обстоит дело с вопросом о наличии у них домашней собаки. Недавно в одном из погребений в Эйнане рядом с покойным был обнаружен полный скелет молодого животного, предварительно определенный как принадлежащий к роду Canis sp. [984, с. 42]. Таким образом, сейчас представляется преждевременным утверждать, что у натуфийцев собаки совсем отсутствовали.
5
Одно время автор несколько переоценивал возможности Палестины в этом отношении (см. [371, с. 282]).
По-иному шло развитие в Ливане, где наблюдались более гумидные условия, чем в Палестине [758, с. 125]. На протяжении всего верхнего палеолита Ливан представлял собой одну из немногих областей, где росли густые леса, предоставлявшие человеку богатую животную и растительную пищу. Любопытно, что при этом и здесь местное население кое-где занималось специализированной охотой, как показывают раскопки в Ксар Акиле, где в кебаранское время основным источником мяса служили лани и безоаровые козы (83 % всех костей) [670, с. 4—62]. Никаких свидетельств зарождения производящего хозяйства в мезолите Ливана не найдено.
К позднемезолитическому и ранненеолитическому времени в Северной Сирии относится несколько памятников. Один из них, Мурейбит (конец X–IX) [IX–VIII] тысячелетие до и. э. [761, с. 265–282; 800, с. 42–48], представляет собой искусственный холм, образованный из остатков сменявших друг друга поселений. Эти поселения состояли из прочных домов из камня и глины, что свидетельствует о долговременности обитания. Жители Мурейбита были потомками пришедших сюда с юга натуфийцев. Они занимались охотой, собирательством и в очень малой степени рыболовством. Охота имела специализированный характер. В ранний период жители добывали главным образом диких ослов и в несколько меньшей степени газелей и ланей. В поздний период значение охоты на ослов усилилось, чаще стали охотиться на тура, тогда как роль газели и лани резко упала. Отмечая параллельное усовершенствование охотничьего инвентаря, П. Дюко-с «не без основания предполагает, что в поздний период устраивались более крупные и более успешные коллективные охоты. Кроме указанных животных охотники изредка добывали благородного оленя, муфлона, кабана и некоторых более мелких зверей [545, с. 193, 194; 546, с. 41, 42]. Однако не охота обусловила оседлый образ жизни. Последний не был связан и с рыболовством, роль которого была невелика. Зато возрастание со временем количества жатвенных ножей, зернотерок, ступок и пестов, наличие многочисленных ям, служивших для обжаривания зерен, значительную долю которых составляли дикие однозернянка, ячмень и бобовые [1050, с. 167–176], позволяют не только говорить об усложненном собирательстве как о ведущем направлении в хозяйстве, но и предполагать самые начатки земледелия по крайней мере на поздних этапах истории памятника.
Неподалеку от Мурейбита, на противоположном берегу Евфрата, в мезолите обитала другая группа населения, видимо также генетически связанная с натуфийцами. И здесь основу оседлого или полуоседлого существования составляли усложненное собирательство диких хлебных злаков и бобовых (возможно, и начало их выращивания), а также специализированная охота на газелей, ослов и в некоторой степени на диких коз и овец.
Рыболовство большой роли не играло: никаких остатков рыбы в мезолите не найдено [806, с. 67; 749, с. 74–76].