Происхождение украинского сепаратизма
Шрифт:
Сданный в солдаты и отправленный за Урал, Тарас Григорьевич, по словам Драгоманова, «живучи среди москалей-солдатиков, таких же мужиков, таких же невольников, как сам он,— не дал нам ни одной картины доброго сердца этого „москаля“, какие мы видим у других ссыльных… Москаль… для него и в 1860 г.— только „пройдисвит“, как в 1840 г. был только „чужый чоловик“» [133] *.
Откуда такая русофобия? Личной судьбой Шевченко она, во всяком случае, не объяснима. Объяснение в его поэзии.
133
Драгоманов М. П. Шевченко, украйнофіли й соціалізм. С. 155.
Поэтом
Что бы ни говорили советские литературоведы, лира Шевченко не «гражданская» в том смысле, в каком это принято у нас. Она глубоко ностальгична и безутешна в своей скорби:
Україно, Україно! Серце моє, ненько! Як згадаю твою долю, Заплаче серденько! {132}Называя ее «сиромахой», «сиротиной», вопрошая, «защо тебе сплюндровано, защо, мамо, гинеш?» — поэт|165: имеет в виду не современную ему живую Украину, которая «сплюндрована» ничуть не больше всей остальной России. Это не оплакивание страданий закрепощенного люда, это скорбь о ее невозвратном прошлом:
Де поділось козачество, Червоні жупани? Де поділась доля-воля, Бунчуки, гетьмани? {133}Вот истинная причина «недоли». Исчез золотой век Украины, ее идеальный государственный строй, уничтожена казачья сила. «А що то за люде / були тії запорожці — / Не було й не буде / таких людей» {134}. Полжизни готов он отдать, лишь бы забыть их «незабутни» дела {135}. Волшебные времена Палиев, Гамалиев, Сагайдачных владеют его душой и воображением. Истинная поэзия Шевченко — в этом фантастическом, никогда не бывшем мире, в котором нет исторической правды, но создана правда художественная. Все его остальные стихи и поэмы, вместе взятые, не стоят тех строк, где он бредит старинными степями, Днепром, морем, бесчисленным запорожским войском, проходящим как видение.
О будущем своего края Тарас Григорьевич почти не думал. Раз как-то, следуя шестидесятнической моде, упомянул о Вашингтоне, которого «дождемся таки колись» {136}, но втайне никакого устройства, кроме прежнего казачьего, не хотел:
Оживуть гетмани в золотім жупані; Прокинеться доля; козак заспіва: „Ні жида, ні ляха“, а в степах Украйни — Дай то Боже милий — блисне булава {137}.Перед нами певец отошедшей казачьей эпохи, влюбленный в нее, как Дон Кихот в рыцарские времена. До самой смерти героем и предметом поклонения его был казак:|166:
Верзеться грішному, усатий, 3 своєю волею мені На чорнім вороні-коні! {138}Надо ли после этого искать причин русофобии? Всякое пролитие слез над руинами Чигирина, Батурина и прочих гетманских резиденций неотделимо от ненависти к тем, кто обратил их в развалины. Любовь к казачеству — оборотная сторона вражды к Москве.
Но и любовь и ненависть эти — не от жизни, не от современности. Еще Кулишем и Драгомановым установлено, что поэт очень рано, в самом начале своего творчества попал в плен к старой казачьей идеологии. По словам Кулиша, он пострадал от той первоначальной школы, «в которой получил то, что в нем можно было назвать faute de mieux {139} образованием», он долго сидел «на седалище губителей и злоязычников» [134] *.
По-видимому, уже в Петербурге, в конце 30-х годов нашлись люди, просветившие его по части Мазеп, Полуботков и подсунувшие ему «Историю русов». Без влияния этого произведения трудно вообразить то прихотливое сплетение революционных и космополитических настроений с местным национализмом, которое наблюдаем в творчестве Шевченко. По словам Драгоманова, ни одна книга, кроме Библии, не производила на Тараса Григорьевича такого впечатления, как «История русов». Он брал из нее целые картины и сюжеты. Такие произведения, как «Підкова», «Гамалія», «Тарасова ніч», «Вибір Наливайка», «Невольник», «Великий льох», «Чернець» {140} — целиком навеяны ею.
134
Кулиш П. А. История воссоединения Руси. Т. 2. СПб., 1874. С. 26.
Прошлое Малороссии открылось ему под углом зрения «Летописи Конисского»; он воспитался на ней, воспринял ее как откровение, объяснявшее причины невзгод и бедствий родного народа. Даже на самый чувствительный для него вопрос о крепостном праве на Украине «летопись» давала свой ответ — она приписывала введение его москалям. Не один Шевченко, а все кирилло-мефодиевцы вынесли из нее твердое убеждение в москальском происхождении крепостничества. В «Книгах бытия украинского народа» Костомаров писал: «А німка цариця Катерина, курва|167: всесвітна, безбожниця, убійниця мужа свого, в останнє доконала козацтво і волю, бо, одібравши тих, котрі були в Україні старшими, наділила їх панством и землями, понадавала їм вільну братію в ярмо і поробила одних панами, а других невольниками» [135] *. Если будущий ученый-историк позволял себя такие речи, то что можно требовать от необразованного Шевченко? Москали для него стали источником всех бедствий.
135
M. Kostomarow. Knyhy bytija ukrainskoho narodu. Paris, 1947. (91.)
По канве «Истории русов» он рассыпается удивительными узорами, особенно на тему о Екатерине II.
Есть у Шевченко повесть «Близнецы», написанная по-русски. Она может служить автобиографическим документом, объясняющим степень воздействия на него «Истории русов». Там рассказывается о некоем Никифоре Федоровиче Сокире — мелком украинском помещике, большом почитателе этого произведения.
«Я сам, будучи его хорошим приятелем, часто гостил у него по нескольку дней и, кроме летописи Конисского, не видал даже бердичевского календаря в доме. Видел только дубовый шкаф в комнате и больше ничего. Летопись же Конисского, в роскошном переплете, постоянно лежала на столе, и всегда заставал я ее раскрытою. Никифор Федорович несколько раз прочитывал ее, но до самого конца ни разу. Все, все мерзости, все бесчеловечия польские, шведскую войну, Биронова брата, который у стародубских матерей отнимал детей грудных и давал им щенят кормить грудью для свой псарни — и это прочитывал, но как дойдет до голштинского полковника Крыжановского {142}, плюнет, и закроет книгу, и еще раз плюнет»*.