Происхождение видов
Шрифт:
– У нас все просто, любой ребенок в любом возрасте может продать все, что он захочет – я имею в виду свое тело, - пояснил Вайу. – Например, он может предложить полизать свои ножки или попку, или продать свои носочки или чулочки или трусики – со слабым запахом или с сильным, или потрогать себя… да всего не перечислишь – и ему приятно, и деньги зарабатываются – это удобно, ведь когда ребенок вырастает из подросткового возраста и перестает быть тем, кто может предложить деликатесные сексуальные ощущения, к этому времени у него уже столько денег, что он может оплачивать свою учебу, купить квартиру и вообще строить свое будущее – это ведь так естественно, а как же еще малолетке зарабатывать на жизнь?? У нас есть специальные детские сады – там ребятня тусуется, продают свои тельца – в каждом районе по два-три садика, чтобы всем места хватало – ну это наверное как у вас такие же садики, где люди с детьми играют, едят вместе, получают впечатления. Есть такие?
– Да, кафешки, зоопарки, просто игровые площадки –
– Так у вас наверное и меню тоже есть – такая еда, другая?
– Конечно:) Например мы сейчас тут на кухне можем хоть тысячу разной еды себе сделать. Куча разделов – бутерброды вот те же, супы, мясные блюда, рыбные… да тут их десятки, сотни разделов, было бы желание выбирать.
– У нас с сексом так же… в тех же садиках – кому-то хочется нюхать едва пахнущие ножки мальчиков, кому-то – сильно пахнущие ножки девочек, кому-то – трахать язычком в попку, кому-то – чтобы ему сосал член маленький мальчик, а в попу чтобы его трахал взрослый парень толстым членом, комбинации из двух, трех, четырех участников, групповой секс, анонимный…
– Это как?
– Ну иногда особенно возбуждает так трахаться, чтобы при этом не видеть лица партнера, не разговаривать с ним и вообще даже и не познакомиться – у нас на улицах полно таких кабинок – «моментальный секс» называются – заходишь туда, тебя не видно, встаешь на коленки так, что из кабинки только попа торчит в специальном отверстии – кто проходит мимо, может просто подойти и потрахать тебя – есть бесплатные, а есть платные. Или член высовываешь – кто хочет, сосет. Можешь на специальном табло указать свой возраст и пол (ведь например когда ножки торчат для полиза – не всегда понятно – это девочковые или мальчиковые), а можешь не указывать – иногда возбуждает трахать попку или лизать ножки, не зная – парень там или девушка. Вот… на чем я остановился? На комбинациях. Ну потом можно сосать ножки голенькие, а можно в чулочках, можно смотреть на секс других или участвовать… ну я всего не смогу перечислить, как ты свое пищевое меню не можешь:) – сотни, тысячи вариантов. Ну и естественно, уже с малых лет дети совершенно независимы от родителей, так как зарабатывают в общем сколько хотят, а ваши дети в прошлом как жили?
– Совсем не так… работая разносчиками той же еды, или на любой другой работе, они зарабатывали копейки, да в общем ничего не зарабатывали, потому что в самом деле – чем еще может заработать малолетка, как не своим тельцем, а у нас это было под смертельным запретом, и само собой, они как раз на все сто процентов были зависимы от своих родителей – тоже как правило нищих, и во взрослую жизнь вступали нищими.
– Глупость-то какая! – замер с открытым ртом Вайу.
– Ну, если бы она была единственной…
– А если бы мне – если бы я жил в этом вашем прошлом – захотелось бы кончить в рот малолетке, или в попу, то что я должен был делать?
– Ну… что делать… а что ты делаешь там у себя, когда хочешь жареные грибы с картошкой вместе с малолеткой покушать?
– А, ну да… Но ведь если подавлять сексуальное и эротическое влечение в чем-то одном, оно ведь подавляется вообще во всем, нельзя подавить только часть секса – он умирает весь. Они же все импотентами должны были быть!
– А они и были – да и сейчас есть – можешь съездить на экскурсию в Нижние Территории – посмотри – как они живут, какие они там. Подавляя сексуальность, подавляешь ведь вообще все – и влюбленность, и симпатию, ведь невозможно взять и разрезать влюбленность и нежность пополам – что не касается секса – ОК, а что касается – отрезаем. Действительно, умирает все. А что ты делал… там, у себя?
Вайу замолчал на минуту, потом резко обернулся, и лицо у него уже совсем не было добродушным.
– Там, у себя, я воевал. Я убивал и нас убивали – вот что я делал. И эту войну мы просрали! – Он рубанул рукой по воздуху. – Просрали, потому что залипли в довольстве, потому что никто до конца не верил, что нас просто начнут вырезать, и когда нас предупреждали об этом, когда тыкали носом и просили, убеждали, требовали готовиться к войне, готовиться к самообороне, мы воротили носы, или лживо-вежливо соглашались, а были и такие, кто называл все это пустым паникерством, ведь мол не в темные века живем, люди-то мол уже культурные, терпимость у них значит уже в крови! Хрен у них в крови! – Вайу уже почти кричал на Тору, как будто это она воротила нос от призывов к самообороне. – Ненависть у них в крови, а не терпимость. Если человек носит галстук и говорит «здравствуйте» и «не могли бы вы подать мне вон тот презик», если он называет себя цивилизованным, если всю жизнь протирает рукава и наколенники на отупляющей работе, то это не значит… нет, вот все это как раз и значит, что перед нами – киллеры, ненавидящие вампиры. Разве человек, испытывающий озаренные восприятия, будет так омерзительно вежлив? Разве он будет всю жизнь с утра до вечера проводить на работе, а в свободное время бегать от скуки, забивая ее сколь угодно тупыми впечатлениями? Нет, так может жить только тот, кто подавляет ненависть, и рано или поздно она прорывается, и тогда люди удивленно тараща глаза, спрашивают друг друга – господи, как это могло произойти? Это какое-то массовое помешательство, когда десятки миллионов вполне цивилизованных граждан
Вайу снова замолчал, и, похоже, испытывал неловкость за то, что сорвался.
– Добро должно быть с кулаками! – Он снова грозно взглянул на Тору. – Вести елейным голоском богоугодные речи во славу озаренных восприятий – это конечно чудесно, это лучше, чем расклеивать листовки с призывами к уничтожению противных ноев, но разве это защитит в тот момент, когда гнойник прорвется? Люди всегда ищут – против кого бы им начать «дружить» - кого выбрать в качестве врага. Пока ты мелкая мошка – тебя не замечают, но именно тогда, когда нас стало много, когда, казалось, мы стали уже заметной силой, именно тогда мы и стали потенциальной жертвой, а разные глупцы, опьяненные тем, что нас уже тысячи, а этом мол слишком много, чтобы втихомолку нас придушить, того и не понимают, что втихомолку-то никто и не собирается – наоборот – они любят с размахом, с хрустом, чтобы толпами скандировать «смерть извращенцам», чтобы семьей ходить на показательные казни, чтобы в новостях чванно-горделиво сообщать об уничтожении очередного змеиного гнезда. Конечно, потом – лет через «дцать» - флюгер повернется в другую сторону, начнутся речи про то, как это странно, что миллионы нормальных вроде бы граждан вдруг стали бегать с окровавленными когтями за мирными и добродушными людьми… и опять найдут козла отпущения, и свалят на него все, что было сделано – господи – как будто сам Меррва своими руками убивал всех этих неверных! Как будто у тысяч убийц не было жен, родителей, мужей, детей, которые с гордостью вякали «а мой папа – герой». Дерьмо.
Вайу плюнул, развернулся и замолчал. Сжатые кулаки выдавали те эмоции, которые он тщетно пытался скрыть на своем лице, предательски обнаженным.
– Ты вот рассказываешь про детей, которых скрывают те – на Нижних Территориях, - продолжил он и развернулся к Торе. – Это чудесно – «мы детей забираем, но они, конечно, нередко скрывают их, и потом уже их редко удается…» - это чудесно! Вы знаете наверняка, что детей там нередко прячут. Вы знаете – ЧТО там с ними делают – им там прививают все то дерьмо, с которым вы вроде как уже попрощались хренову кучу лет назад. И что? Почему вы позволяете убивать детей? Ведь это не просто убийство, это жестокая форма убийства – так изуродовать ребенка, чтобы он всю оставшуюся жизнь жил инвалидом, уродом, неспособным испытывать озаренные восприятия. Почему вы с этим миритесь? Добро должно быть с кулаками! Туда необходимо пойти, переписать всех уродцев по головам, всех стерилизовать и точка. А если придется – то и уничтожить их к чертовой матери! Почему вы этого не делаете?
Несмотря на то, что Тора точно знала – почему они этого не делают, под пронзительным, прожигающим взглядом Вайу ей стало неуютно.
– Мы не делаем этого, да.
– Да, не делаете. Почему?!
– Мы не делаем этого не из-за политкорректности, и не из-за страха войны, и не потому что нам безразлично, что детей страшно уродуют. Причина в другом.
– Бред! Я конечно верю, что вы придумали себе достаточно гладкое объяснение, но это в любом случае – предательство. Предательство тех, кто сейчас там рождается, кто сейчас там подвергается пыткам негативными эмоциями, тупейшими концепциями, в кого вштамповывают комплексы, тупости и страхи.
Тора покачала головой, но перебивать не стала. Дождавшись, пока стихнет поток обвинений, она уселась на продолговатую пухлую подушку в виде акулы.
– Как ты себе это представляешь, Вайу – кто именно пойдет «уничтожать их к чертовой матери»? Ты ведь понимаешь, что кому-то придется этим заниматься?
– Тот, кому не безразлично, что детей уродуют и насилуют.
– Ну вот мне небезразлично – значит я пойду и буду уничтожать. Ты пойдешь уничтожать. Населения на Нижних Территориях немало – значит еще многие пойдут уничтожать. И вот мы их будем уничтожать, газовые камеры придумаем для ускорения процесса, пулеметами их покрошим, будем похаживать и постреливать. Да? Отлично. Детей, значит, спасем. А теперь представь себе – что должен испытывать человек, который стреляет в другого человека? Травит его ядовитыми газами, догоняет и пристреливает, вокруг кровь, крики, умирающие, а также почему-то странно долго не умирающие люди, которых надо добивать, дорезывать и достреливать.