Происхождение всех вещей
Шрифт:
— И чего же именно?
— Убедительного обоснования человеческого альтруизма и самопожертвования, — сказала старая женщина.
Альма не знала, стоит ли пускаться в более пространные рассуждения. Сомневалась, хватит ли у нее энергии, чтобы снова окунуться в анализ этой огромной проблемы и всех ее аспектов — чтобы поведать ему о своей сестре Пруденс и сиротках; о женщинах, спасающих младенцев из каналов, и мужчинах, бросающихся в огонь, чтобы спасти жизнь незнакомым людям; о голодающих узниках, которые делились последними крохами пищи с другими голодающими узниками, и о миссионерах, которые прощали распутников, и о медсестрах, заботившихся об умалишенных, и о людях, любивших собак, которых
Но оказалось, вдаваться в подробности не было нужды. Уоллес, кажется, понял ее сразу.
— У меня были такие же сомнения, — призналсся он.
— Я знаю, что они были у вас, — кивнула Альма, — но мне всегда было интересно — были ли они у Дарвина?
— Не думаю, — сказал Уоллес. Но потом замолчал, обдумывая свой ответ. — Хотя не стоит говорить с такой уверенностью. Это неуважительно по отношению к нему, и ему бы не понравилось, что я высказываюсь от его имени. Он был так осторожен, знаете, и никогда не делал никаких предположений, прежде чем не был в них полностью уверен. И этим он от меня отличался.
— Отличался от вас, — проговорила Альма, — но не от меня.
— Но не от вас, нет.
— Вам нравился Дарвин? — спросила Альма. — Мне всегда было любопытно.
— О да, — отвечал Уоллес. — Очень. Он был лучшим из людей. Думаю даже, что он был самым великим человеком нашей эпохи, а может, даже и многих эпох. Немногие могли бы с ним сравниться. Кого можно поставить в один ряд с ним? Есть Аристотель. Есть Коперник. Есть Галилей. Есть Ньютон. И есть Дарвин.
— Значит, вы никогда не были на него в обиде? — спросила Альма.
— Боже, конечно же нет, мисс Уиттакер. Это всегда была его теория. Лишь у него одного хватило бы духовной мощи, чтобы ее создать. Он был Вергилием нашего поколения, показавшим нам рай, ад и чистилище. Он был нашим Божественным проводником.
— Мне тоже всегда так казалось, — проговорила Альма.
— Вот что я вам скажу, мисс Уиттакер. Меня ничуть не расстроило то, что вы раньше меня додумались до теории естественного отбора, но меня крайне опечалило бы, если бы вы додумались до нее раньше Дарвина. Ведь я так им восхищаюсь. Мне бы не хотелось, чтобы он лишился своего пьедестала.
— Я не собираюсь свергать его с пьедестала, молодой человек, — мягко заметила Альма. — Вы зря волнуетесь.
Уоллес рассмеялся:
— Мне очень по душе, мисс Уиттакер, что вы меня зовете молодым человеком. Для юноши, разменявшего седьмой десяток, это лучший комплимент.
— Из уст женщины, разменявшей девятый десяток, это не комплимент, а правда.
Он действительно казался ей совсем юным. Любопытно, ведь лучшие годы своей жизни она провела в компании стариков. Все эти будоражащие интеллект ужины ее детства, когда она сидела за столом в компании бесконечно сменявших друг друга великих умов. Годы в «Белых акрах», проведенные с отцом за долгими полночными разговорами о ботанике. Время на Таити в компании доброго, благородного преподобного Фрэнсиса Уэллса. Пять счастливых лет в Амстердаме с дядей Дисом, прежде чем он умер. Но сейчас она сама была такой старой, что стариков больше не осталось! Сейчас она сидела в компании согбенного седобородого Уоллеса, который для нее был не более чем шестидесятилетним ребенком, и рядом с ним сама казалась древней черепахой.
— Знаете, что я думаю, мисс Уиттакер? По поводу вашего вопроса о происхождении людского сострадания и самопожертвования? Мне кажется, эволюция объясняет почти все, что нас окружает, и я, безусловно, верю, что она объясняет абсолютно все, происходящее в природном мире. Но не думаю, что наше уникальное человеческое сознание может быть
— Знаю, мистер Уоллес, — тихо проговорила Альма, — ведь я читала все ваши работы.
— Я скажу вам, откуда у нас этот удивительный ум и душа, мисс Уиттакер, — продолжал он, будто ее и не слышал. — Они есть у нас, потому что во Вселенной существует высшее сознание, которое желает вступить с нами в контакт. Это высшее сознание желает быть познанным. Оно взывает к нам. Оно притягивает нас все ближе к себе и одаривает нас удивительным умом, чтобы мы попытались его познать. Оно хочет, чтобы мы его отыскали. Больше всего оно хочет слияния с нами.
— Я знаю, во что вы верите, — повторила Альма, снова похлопывая его по руке, — и мне кажется, что это очень красивая идея, мистер Уоллес.
— Но считаете ли вы, что я прав?
— Не могу ответить, — проговорила Альма, — но ваша теория красива. И по сравнению с другими теориями она является наиболее убедительным ответом на мой вопрос. Но все же вы пытаетесь разрешить загадку другой загадкой, и я бы не назвала это наукой, хотя это можно назвать поэзией. К сожалению, как и ваш друг мистер Дарвин, я по-прежнему жажду услышать более определенный ответ. Увы, такова моя природа. Однако мистер Лайель с вами бы согласился. Он утверждал, что лишь Божественная сущность могла бы создать человеческий ум. И моему мужу, несомненно, ваша идея бы понравилась. Амброуз верил в такие вещи. И жаждал слияния, о котором вы говорите, — слияния с высшим сознанием. Он умер в поисках этого слияния.
Они снова замолчали.
Через некоторое время Альма улыбнулась:
— Мне всегда было интересно, что мистер Дарвин думал об этой вашей идее — о том, что наш ум не подчиняется законам эволюции, а Вселенной управляет высший разум.
Уоллес тоже улыбнулся (Альма поняла, что он улыбается):
— Ему эта идея не нравилась.
— Так я и думала!
— О нет, ему она совсем не нравилась, мисс Уиттакер. Он приходил в ужас каждый раз, когда я об этом заговаривал. «Проклятие, Уоллес, — говорил он, — поверить не могу, что ты снова приплел сюда Бога!»
— А вы что отвечали?
— Пытался объяснить, что ни разу не произнес слово «Бог». Это он каждый раз произносил это слово. Я говорил лишь о высшем разуме, существующем во Вселенной, и о том, что разум этот жаждет слиться с нами. Я верю в мир духов, мисс Уиттакер, но никогда не стал бы упоминать о Боге в научной дискуссии. Ведь, как-никак, я убежденный атеист.
— Разумеется, мой дорогой, — проговорила Альма и снова похлопала его по руке. Ей нравилось его касаться, нравилась каждая минута этого разговора. Альма была так рада, что он приехал к ней. Она испытывала к нему такую нежность.