Происхождение всех вещей
Шрифт:
— С какой целью они это планируют? — встрепенулся Генри.
— С целью похвастаться, отец, — отвечала Альма. — Я слышала об этом от одного из молодых граверов, работающих с Джорджем Хоуксом на Арч-стрит. Британцы предложили этому юноше небольшое состояние, чтобы переманить его в Кью, где он помог бы им сделать литографии. Довольно талантливый малый, хоть и не Амброуз Пайк. Он раздумывает, не принять ли предложение. Говорит, что эта книга станет самой красивой ботанической энциклопедией из когда-либо изданных. Проект финансирует сама королева Виктория. Там будут пятицветные литографии, которые раскрасят лучшие европейские мастера акварели. И прочее, и прочее. И книга будет большая: почти два фута в вышину и толстая, как Библия. Все коллекционеры-ботаники захотят иметь по экземпляру. Это
— Возрождение Кью! — фыркнул Генри. — Кью никогда уже не будут прежними после смерти Бэнкса.
— А я слышала другое, отец. Говорят, с тех пор, как построили пальмовый павильон, к ботаническим садам возвращается прошлое великолепие.
Не бесстыдно ли так говорить? Или даже грешно? Ворошить стародавнюю вражду Генри с садами Кью? Но ведь она говорила правду. Чистую правду. Так пусть в Генри зародится дух противоречия, решила она. Нет ничего дурного в том, чтобы пробудить эту силу. В последние несколько лет они в «Белых акрах» совсем впали в спячку, совсем оцепенели. Небольшая конкуренция пойдет им всем на пользу. Альма лишь разгоняет кровь в старом Генри Уиттакере, да и в себе самой. Пусть в этой семье снова забьется пульс. Она почувствовала в себе силу. Она словно вручную опыляла цветок. Приподнимала лепестки отцовского воображения, вставляла прутик, ворочала им и оплодотворяла лиану.
— Отец, об Амброузе Пайке пока никто не слышал, — продолжала она. — Но стоит Джорджу Хоуксу опубликовать его коллекцию изображений орхидей, и его имя тут же будет у всех на устах. А когда сады Кью издадут свою книгу, каждый ботанический сад и оранжерея в мире захочет составить свою коллекцию — и все они пожелают, чтобы гравюры им сделал Амброуз Пайк. Давай не станем ждать, пока его перехватят конкуренты из ботанических садов. Давай оставим его здесь, предложим ему кров и покровительство. Вложись в него, отец. Ты видишь, как он умен, как талантлив. Дай ему шанс. Пусть нарисует каталог с коллекцией «Белых акров», равной которой еще не видели в ботаническом мире.
Генри ничего не ответил. Теперь Альма слышала, как звякнули костяшки его счетов. Она ждала. В последнее время он думал долго. Слишком долго. Тем временем Ханнеке прихлебывала свой кофе с напускным безразличием. Этот звук отвлекал Генри. Альме хотелось выбить чашку прямо у старухи из рук.
Повысив голос, Альма сделала последнюю попытку:
— Отец, убедить мистера Пайка остаться будет нетрудно. Ему нужен дом, он живет очень скромно, и, чтобы содержать его, понадобится всего-то ничего. Все его вещи и так уже здесь, в портфеле, который уместился бы у тебя на коленях. Как ты сумел сегодня убедиться, он приятен в общении. Полагаю, тебе даже понравится, если он станет здесь жить. Но что бы ты ни решил, папа, убедительно прошу тебя — не отправляй этого человека на Таити. Любой дурак может вырастить ваниль. Пусть этим займется еще какой-нибудь француз, или найми миссионера, которому наскучило унылое дело спасения душ. Но никто не сможет изготовить таких ботанических иллюстраций, как Амброуз Пайк. Не упускай возможности поселить его здесь, с нами. Я редко даю тебе совет, отец, но сейчас послушай — не упусти этот шанс. А не то пожалеешь.
И снова повисло молчание. Ханнеке глотнула кофе.
— Ему понадобится студия, — наконец вымолвил Генри. — Печатные станки и прочее.
— Он может работать со мной в каретном флигеле, — сказала Альма. — Там и ему найдется место.
Итак, все было решено.
Генри поковылял спать. Альма и Ханнеке остались, внимательно всматриваясь друг в друга. Ханнеке молчала, но Альме не понравилось выражение ее лица.
— Wat? [36] — наконец спросила Альма.
36
Что? (голл.)
— Wat is je spel? [37] — спросила Ханнеке.
— Не понимаю, о чем ты, — отвечала Альма. — Не затеяла я
Старая домоправительница пожала плечами.
— Как скажешь, — проговорила она по-английски с нарочитым акцентом. — В этом доме хозяйка ты.
Затем Ханнеке встала, залпом осушила последние капли кофе и пошла в свои покои в погребе, предоставив кому-нибудь другому устранять беспорядок в гостиной.
37
Что за игру ты затеяла? (голл.)
Глава пятнадцатая
Они стали неразлучны — Альма и Амброуз. Вскоре они стали проводить вместе каждое мгновение дня. Альма поручила Ханнеке переселить Амброуза из гостевого крыла в старую спальню Пруденс на втором этаже, через коридор от ее собственной спальни. Ханнеке была против того, чтобы размещать незнакомца в самой глубине жилых покоев (так не положено, сказала она, да и к тому же небезопасно, а главное, мы ничего о нем не знаем), но Альма отмела все возражения, и переезд состоялся. Далее Альма собственноручно расчистила место для Амброуза во флигеле, в помещении рядом с кабинетом, которое простаивало без дело. Через две недели привезли первый печатный станок. Вскоре после этого Альма купила Амброузу прелестный секретер с отделениями для бумаг и уймой ящичков, где можно было хранить рисунки.
— У меня никогда раньше не было своего рабочего места, — признался Амброуз. — Теперь я чувствую себя непривычно важным человеком. Адъютантом.
— Если вы адъютант, кто же тогда я?
— Глава государства, — предположил Амброуз. — Или генерал.
Их кабинеты разделяла одна-единственная дверь, и эта дверь всегда была открыта. Весь день Альма и Амброуз переходили из одного кабинета в другой и проверяли, как продвигаются дела друг у друга, или же демонстрировали друг другу нечто интересное в склянке для образцов или под микроскопом. По утрам вместе ели поджаренный хлеб с маслом, холодный обед съедали по-походному в поле, а после ужина засиживались допоздна: помогали Генри писать письма или рассматривали старые тома в библиотеке «Белых акров». По воскресеньям Амброуз ходил с ней в церковь и высиживал нудные монотонные шведские лютеранские службы, послушно читая молитвы.
Неважно, что они делали — говорили или молчали, — но не разлучались они никогда.
Когда Альма работала на поле валунов, Амброуз лежал рядом, растянувшись на траве, и читал. Когда Амброуз делал наброски в оранжерее с орхидеями, Альма пододвигала стул и тихо занималась корреспонденцией. Прежде она никогда не проводила так много времени в этой оранжерее, но с приездом Амброуза оранжерея превратилась в самое потрясающее место в «Белых акрах». Он потратил целых две недели на то, чтобы отмыть все сотни стеклышек, и теперь внутрь проникали столпы чистого, незамутненного солнечного света. Он вымыл полы и натер их воском до блеска. Мало того — и что самое поразительное, — он провел целую неделю, полируя листья каждой орхидеи банановыми корками, пока те не засверкали, словно чайные сервизы, начищенные верным дворецким. Теперь оранжерея с орхидеями выглядела так, будто была готова к церемонии коронации.
— Что дальше, мистер Пайк? — подшучивала над ним Альма. — Расчешем все папоротники на нашей территории?
— Полагаю, папоротники возражать не станут, — отвечал он.
По правде говоря, сразу после того, как Амброуз навел такую чистоту и порядок в оранжерее, в «Белых акрах» случилась самая любопытная вещь: остальное поместье в сравнении с ней вдруг начало казаться каким-то облезлым. Как будто кто-то отполировал всего одно место на тусклом старом зеркале, и теперь в результате этого все зеркало целиком стало выглядеть действительно грязным. Раньше этого никто бы не заметил, но теперь это бросалось в глаза. Амброуз словно приоткрыл дверь в прежде невидимый мир, и Альма сумела наконец разглядеть правду, которую иначе так никогда бы и не увидела: за последние четверть века «Белые акры» хоть и не утратили былой элегантности, но неуклонно погружались в состояние обветшалости и запустения.