Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Чего боится-то? – не понял Йоргу. – Тудора? Или нас боится?
– Дядьку он боится. Вишь, парня из дому-то родня выкинула. Вот и боится теперь он, что дядька его тоже не примет, потому как он – не родной ему.
Йоргу встопорщил отсыревшие усы.
– Святой Спиридион! Вот чушь свинячья! Нешто тот, кто его, как щенка, в зубах таскал, нынче откажется из-за какого-то приказчика?!
Симеон промолчал в ответ, и грек сам себе ответил:
– Хотя черт их знает, сволоту боярскую...
– Или и вовсе,
– Бывает. Упаси нас, Господи и святой Спиридион, – Йоргу быстро перекрестился и прибавил почти просительно: – Но Подсолнуха я бы к Тудору отправил все-таки.
– Отправлю, – пообещал Симеон, поднимаясь и отряхивая штаны. – Вот те крест, если живой нынче вернусь – отправлю! А если не повезет мне – сам отправишь. Ладно?
– Ну, ты не очень-то! – мигом вызверился Йоргу. – Живой он не вернется! Накаркаешь еще!
Симеон протянул ему руку, помогая встать.
– Нехорошо у меня на душе как-то, Йоргу. Так как – ладно?
– На душе нехорошо – свечку перед иконой поставь и прочти три раза «Богородице», – грек с досадой дернул себя за ус. – Пошли спать, что ли, капитан?
По двору шатнулся лунный луч, и две черные тени: Мороя и Штефан шли от арсенала в казарму, отдыхать. Йоргу проводил их взглядом и вдруг обернулся к Симеону снова. Выговорил раздельно:
– Оставь парня баб охранять, у Григора. Наскочим на турок, угробится в драке – святой Спиридион!..
Симеон помолчал. Похлопал друга по плечу и кивнул, успокаивая.
– Ладно.
И лишь к следующему полудню они обнаружили, что оставлять кого-либо им теперь негде. Догадались бы раньше, но во влажном воздухе дым стелился по земле, невидимый из-за горы, и отряд продолжал путь спокойной трусцой...
Далеко была пасека старого Григора, обманчиво горное эхо – на заставе не слышали выстрелов!
Чернела взрытая земля раскисшими лужами, дотлевал полевой стан. По разбитым в щепу ульям обездоленно ползали сонные пчелы. Испуганно вскрикнул ребенок, и две женщины, хлопотавшие в сторонке над чьими-то телами, вскочили, оборачиваясь. С плачем бросились к Симеону, рассказывая наперебой и перемежая слова всхлипами.
Турок было много, сколько в точности – женщины сказать не могли, не было времени их считать. Все пешие. Конным бы незаметно не подобраться, а с крутого склона разбойники свалились на пасеку, как снег на голову.
Чужие ли, свои ли беглые сербы – работники Григора рассуждать не стали. Дали время бабам расхватать ребятишек и добежать до леса, а сами приняли внезапный и безнадежный бой. Лихой вояка был старый Григор, лихой до безрассудства. А может, он просто не успел послать за помощью – если налетает ватага разбойников,
Теперь пасечник лежал на спине, разбросав руки, и смотрел удивленно в серое небо единственным уцелевшим глазом. Удар ятагана снес ему полголовы. Здоровяк Йона валялся ничком среди ульев на трупе задушенного турка, по рубахе на спине расплылось черное пятно, босые ноги в грязи – выскочил из шалаша, не успев одеться...
Из пожарища торчали еще чьи-то сапоги – не вдруг опознаешь, свой или чужой, но убитых разбойников было много, не меньше десятка.
Пандуры, крестясь, стаскивали шапки. Слезали с седел, разбредаясь по пожарищу.
Симеон молча отстранил женщин. Кивком подозвал Йоргу, велел отдать им упряжную кобылу и показать тропу к заставе. Под присмотром Морои и деревенских они будут в безопасности.
Йоргу дернул себя за ус и пошел снимать с упряжной горшок с порохом. Из-за скалы появился Гицэ, сосредоточенный, серьезный, растерявший все обычное веселье.
– След к дороге, капитан.
Симеон кивнул в ответ:
– К Дунаю побежали. Подумали, что мы пальбу услышим.
– Сейчас погонимся? – деловито спросил Гицэ и все-таки покосился украдкой на разбросанные тела.
– Ладно, до Дуная успеем догнать. Верхами-то. Похоронить бы надо... – Симеон вдруг осекся и полез чесать затылок. – Лопаты...
– Здесь найдем, – отмахнулся Гицэ и вдруг мрачно взглянул на капитана исподлобья. – Ты Фатьму подозревал, что она из турецких соглядатаев?
– Ну?
– Бабы говорят, двоих убила, пока подстрелить изловчились!
Гицэ ткнул пальцем себе за спину, и Симеон, присмотревшись, крепко выругался: среди бережно уложенных тел ярко переливалась цветная тряпка чаршафа. В головах погибших тихо сидел Штефан и гладил растрепанные косы, слипшиеся от крови. Поднял отчаянные глаза на подошедшего капитана.
– Она говорила, лучше коз пасти на свободе и сухие корки глодать...
Симеон кивнул, мрачно почесывая затылок.
– Лихая девка была, царствие ей... – он осекся. – Как бы ее похоронить-то? Она ведь не нашей веры.
Штефан опустил голову, снова погладил светлые косы. Поправил мокрый чаршаф на уже спокойном лице.
– Не знаю... – голос его сорвался, и Симеон, еще немного поразмыслив, осторожно коснулся его плеча.
– Ничего. Говорят, Аллах тоже пускает в рай всех, кто погиб в бою, защищая честь и свободу. Их даже обмывать не велят. Вот и положим их вместе, как на войне хоронили...
Над свежей могилой пандуры вскинули ружья, дали залп. Эхо глухо раскатилось по сырым горам, заплясали встревоженные кони. Женщины посадили ребятишек на упряжную кобылу, двинулись в сторону заставы, все еще утирая глаза рукавами и косынками.