Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
Туда вели широкие ворота, и видны были следы грузовиков, подходившие к самому подъемнику.
– Мы подгоняем грузовики задом, чтобы не было видно, что мы на них грузим, – объяснил Менэк. Мне кажется, ему доставляло удовольствие демонстрировать постороннему человеку, как у него все работает.
Клети на месте не было. Менэк позвонил.
– Если никто не ответит, это означает, что клеть не занята, – говорил он. – Если пользуешься клетью и кто-нибудь позвонит, нужно дать ответный звонок. Там, внутри клети, есть кнопка.
Ответа не звонок не последовало, и он потянул к себе длинный рычаг. Глубоко внизу, в шахте, я услышал звук льющейся воды и через несколько секунд – тарахтение бадьи, которая поднималась наверх.
– Не слишком-то устойчивая конструкция, – сказал он. – Она работает с помощью водяного колеса. Потяни рычаг в эту сторону, и клеть идет наверх; потяни в другую, и она пойдет вниз. Совсем как у Робинзона. Однако работает. Отец не желает ею пользоваться. Предпочитает лестницу. Клеть двигается медленно, но у нее большая мощность, а нам именно это и нужно, принимая во внимание грузы, которые нужно поднимать.
– А откуда берется вода, которая приводит механизм в движение? – спросил я.
– Из Кам-Лаки. В ней полно воды. В отличие от Уил-Гарт эта шахта глухая, выхода к морю у нее нет.
– Но ведь это же опасно, когда у тебя над головой такое, разве нет?
Менэк пожал плечами и усмехнулся. Может быть, он получал известное удовольствие, нечто вроде допинга, оттого что рядом с ним находится затопленная шахта – миллионы тонн воды над самой его головой. Впрочем, он ведь не шахтер. В этой толще, где выработки лепились одна к другой, словно соты, откуда ему было знать, какой толщины слой отделяет его от волы, наполняющей Кам-Лаки? При этой мысли кровь стыла в жилах.
Клеть поднялась наверх, и мы вошли. Там внутри были точно такие же рычаги, как и снаружи. Он потянул один из них, и мы стали медленно спускаться под землю. Время от времени мимо нас проходили небольшие отверстия в круглых стенах шахты, указывающие на входы в старые штольни. Клеть остановилась на глубине пятидесяти или шестидесяти ярдов. Воротца открылись, и мы вышли в штольню, несколько большую по размеру, чем те, что я видел раньше. . – Что это за выработка? – спросил я, когда мы вышли.
– Это в общем-то не выработка, это место служит у нас складом. – Наши лампы освещали сухие каменные стены. Пройдя несколько ярдов по штольне, он остановился.
– Вот здесь ты будешь жить, – сказал он.
– Где? – спросил я.
Он смотрел прищурившись, словно искал какую-то отметку, а потом нажал на каменную плиту, составлявшую часть стены. Плита повернулась, образовав отверстие. Я нажал на другую плиту, на ту, что была пониже, и она тоже повернулась.
– Образец искусства Слима, – усмехнулся Менэк. Мы оказались внутри камеры размером двадцать на
двенадцать футов. Там стояли три кровати, примитивная уборная, жестяные тазы для умывания и ящики с консервами.
– Здесь приличная вентиляция, а запор находится внутри, – добавил он.
Плиты были поставлены на место, и мы пошли дальше, проходя мимо других выработок, которые пересекали галерею или отходили от нее. Менэк осветил лампой крутой подъем.
– Он ведет на поверхность, – сказал он. – Но подняться можно только в том случае, если клеть находится внизу.
Штольня вскоре расширилась, образовав камеру достаточно больших размеров. Она была сплошь заставлена ящиками.
– Вот это наш склад, – сказал он.
– Спиртное? – спросил я.
Он указал на наклейку на ближайшем ящике. На ней было написано по-итальянски: «Aranci» («Апельсины»).
– Коньяк, – сказал он и тут же добавил: – Пошли вниз. Фраер и Слим сейчас будут носить остальные ящики от главного входа.
Когда мы спускались вниз в подъемнике, я все время слышал шум воды, который становился все громче. Источником шума было не только водяное колесо. Повсюду – и сверху и снизу – что-то непрерывно текло. Стены шахты блестели от воды. Их скользкая поверхность была покрыта зелеными водорослями. В некоторых местах вода просто сочилась из трещин. Деревянная рама, в которой ходила клеть, вся позеленела. Опустившись до конца, мы вышли на широкую галерею, в которой вода стояла по щиколотку. Воздух был влажный, холодный сквозной ветер доносил сюда шум моря.
– . Вот это и есть главный вход, – сказал Менэк, когда мы шлепали по воде к тому месту, где плескалось море. Под водой нащупывались рельсы. Соленый ветер донес до нас мужские голоса, и тут же, завернув за поворот, мы увидели свет их ламп. Они приближались, и мы услышали голос Фраера:
– Это вы, кептэн?
– Я, – отозвался Менэк.
Они тащили металлическую вагонетку. По мере того как они приближались, скрежет ее колес по рельсам заполнил всю галерею.
– Осталась всего пара ящиков, – сказал Фраер. – Может, вы тогда подниметесь и посмотрите, как мы запечатаем весь груз?
– Я только провожу Прайса до конца Мермейд, – сказал он, – и сразу же вернусь назад.
– О'кей. А мы тем временем поднимем оставшиеся два ящика.
Мы отошли в сторону, чтобы дать проехать вагонетке с ящиками. Грохот колес становился тише, превращаясь в глухой рокот, который, наконец смолк, одновременно удалялся и исчезал свет ламп.
По мере того как мы спускались по наклонному тоннелю, шум моря становился все более отчетливым. Промозглый, насыщенный солью воздух становился все холоднее. Повернув за следующий поворот, мы вдруг увидели пятно дневного света – холодного серого света, едва достаточного для того, чтобы разглядеть черные скользкие стены.
– Это одна из старых выработок, – сказал Менэк, когда мы остановились и смотрели вверх, на расселину во влажной скале. К скале была прикреплена полусгнившая зеленая лестница, которая змеей вилась сквозь сумрак к свету, который сочился сверху. Эта расселина поворачивала несколько раз в разные стороны, так что самый вход невозможно было разглядеть. – Через этот вход спускается в шахту мой отец. Клетью он тоже иногда пользуется, но редко. Лично я не рискнул бы довериться этим лестницам. Они здесь стоят еще с довоенных времен. Эта выработка – одна из самых старых на руднике. Она даже не значится на планах, ее обнаружили после… после этого ужасного случая.