Проклятая шахта. Разгневанная гора
Шрифт:
Я понимал, что препираться с ним бесполезно. Он выполняет приказ. Но я считал необходимым что-нибудь предпринять, чтобы о моем аресте стало известно английским властям.
– Ладно, но сначала я должен позвонить в свое посольство в Праге.
– Вы сможете сделать это позже.
– Я сделаю это сейчас, – огрызнулся. – Вы арестовываете меня без предъявления какого-либо обвинения и хотите помешать мне сообщить об этом в мое посольство. – Я рванулся к телефону и схватил телефонную трубку.
Он попытался помешать мне, но я сказал:
– Или я звоню в посольство, или устраиваю скандал. В аэропорту наверняка находятся американцы или англичане. Если они сообщат о том, что здесь произошло, то у вас возникнут значительно более серьезные неприятности.
Казалось, мои доводы на него подействовали. К счастью, я быстро дозвонился, и меня соединили с третьим секретарем посольства по фамилии Эллиот, с которым я познакомился на приеме в Праге несколько дней назад. Я объяснил ему, что происходит, и он обещал немедленно принять необходимые меры.
Я положил трубку.
– Теперь, если вы востребуете мой багаж, я пойду с вами. Но поймите, у меня назначена деловая встреча в Милане, и вашему начальству придется обеспечить мне место на следующий рейс.
Я взял паспорт у клерка, на глазах которого разыгрывалась вся эта сцена; агенты службы безопасности забрали два моих чемодана и пошли к ожидавшей нас полицейской машине. Неподдельная ярость, владевшая мною до звонка в посольство, иссякла, но все время, пока мы ехали в Пльзень, меня не покидал страх. Я действительно ни в чем не виновен. Но если они следили за мной… Предположим, они арестовали Максвелла и узнали, что он приходил ко мне в номер по пожарной лестнице? Умолчал ли ночной портье о визите Тучека? И что именно искали те двое в его кабинете? Если они следили за мной, то им известно, что я совершенно непричастен к этому делу. А что же это за дело? Почему им понадобилось арестовывать меня? Меня прошиб холодный пот. Предположим, они взяли Максвелла. Предположим, они устроят нам очную ставку. Он подумает, что я его выдал. Решит, что я испугался и заговорил. Сама мысль об этом была невыносима для меня, и страх перед подобным развитием событий перекрыл все прочие страхи…
В управлении меня отвели в комнату ожидания, маленькую и грязную, с окном, выходящим на какое-то разрушенное бомбой здание.
Полицейский в форме стоял у двери, ковыряя в зубах, поглядывая на меня без всякого интереса. Часы на стене медленно и неумолимо отсчитывали минуты. Я попытался расслабиться, не обращать внимания на медленное течение времени, но вскоре почувствовал, что тишина начинает действовать мне на нервы. Я попытался вступить в беседу с моим стражем, но он строго следовал инструкции: молча покачивал головой, и только.
Минут через сорок пришел офицер и велел мне следовать за ним. Мы прошли по каменному коридору и поднялись по лестнице. Мой конвоир следовал за мной. В кабинете на первом этаже, куда он меня привел, окна были закрыты ставнями, и поэтому в нем горел яркий электрический свет. Маленький бородатый человек в штатском, сидевший за столом, заговорил, обращаясь ко мне:
– Извините, что заставили вас ждать. Садитесь, пожалуйста.
Я сел. Он медленно перебирал бумаги на столе. Его бледное лицо было почти желтым. Глаза же, похожие на пуговки, живо поблескивали. На тыльной стороне его холеных рук виднелась обильная поросль черных волос. Отыскав наконец нужную бумагу, он снова обратился ко мне по-чешски:
– Вы Ричар Харви Фаррел? Я кивнул.
– Вы представитель манчестерской фирмы «Б. и X. Эванс»?
– Да, и я должен был лететь в Милан через Мюнхен рейсом в 11.30. Не объясните ли вы причину моего ареста?
Он посмотрел на меня, изображая удивление:
– О каком аресте вы говорите, пан Фаррел? Мы всего лишь желаем задать вам несколько вопросов.
– Если бы вы хотели задать мне несколько вопросов, то разве нельзя было послать вашего сотрудника ко мне в отель до того, как я отправился в аэропорт?
Он улыбнулся, и мне эта улыбка не понравилась. От нес повеяло садизмом. Он был похож на психиатра с мазохистскими наклонностями.
– Мне жаль, что вам доставили беспокойство.
Было совершенно очевидно, что он получал удовольствие, доставляя людям беспокойство. Я промолчал, а он продолжал:
– Я полагаю, вы знаете пана Тучека?
– Совершенно верно, – ответил я.
– Вы познакомились с ним в 1940 году в Англии?
– Да.
– И вы виделись с ним позавчера?
– Да.
– О чем вы разговаривали?
Я изложил ему суть нашего разговора. Пока я говорил, его глаза скользили по бумаге, лежавшей перед ним, и я знал, что он сверяет мой рассказ с отчетом переводчика. Когда я закончил, он удовлетворенно кивнул.
– Вы прекрасно говорите по-чешски, пан Фаррел. Где вы его выучили?
– В ВВС. Мне вообще легко даются языки. Я несколько месяцев служил в чешской эскадрилье вместе с Тучеком.
Он улыбнулся:
– Но в среду, когда вы виделись с Тучеком, вы разговаривали только по-английски. Почему? – Вопрос был задан внезапно, и его глазки-пуговки остановились на мне. – Почему вы солгали и для чего вам понадобился переводчик?
– Я не лгал, – с горячностью ответил я. – Это Тучек сказал, что я говорю только по-английски.
– Почему он так сказал?
– Откуда я знаю? Очевидно, он посчитал, что не очень-то красиво говорить со старым другом в присутствии шпика.
Теперь я говорил по-английски и видел, что ему трудно воспринимать мою речь.
– А вы уверены, что не привезли для него какого-нибудь сообщения?
То, что он теперь, запинаясь, говорил по-английски, да и сам заданный им вопрос свидетельствовали о том, что никаких определенных компроматов против меня у него нет.
– Какое сообщение я мог ему передать? Я не виделся с ним около десяти лет.
Он кивнул, а потом сказал:
– Пожалуйста, расскажите мне подробно, что вы делали в Пльзене с момента вашего прибытия сюда. С точностью до минуты, пан Фаррел…
Я изложил все с момента появления в отеле «Континенталь». Он слушал, барабаня пальцами по столу.
– Может быть, вы объясните мне. почему вы сочли необходимым спрашивать меня о моей встрече с Тучеком?
Он посмотрел на меня:
– Он политически неблагонадежен. Он связан с Англией.