Проклятая война

Сурская Людмила

На этом и порешили. Он устало прикрыл глаза набрякшими веками. Чёрные круги в глазницах занимали пол лица. Нос заострился. Кожа приобрела жёлто-синюшный оттенок. Казалось, что у него больше не имеется сил и он отдыхом пытается наскрести их на новый рывок за способность жить и воевать. Теперь он был простым раненным солдатом, и боевое задание ему ставили медики. Оно было: выполнять предписания врачей и выздоравливать. А за окном звенела капелью и первыми ручьями весна. Слух о его ранении разнёсся по Москве мгновенно. Защитник Москвы, герой! К нему шли и шли в палату делегации. Одна за другой: с заводов, институтов, пионеры, комсомол. Приезжали даже бригады артистов подбодрить. Чувствовал, что перебор, но к приятному привыкаешь. Пока лежал головёшкой Юлии о ранении не писал, чтоб не пугать. Но вызов потихоньку оформлял. А когда дело пошло на поправку и документы были готовы отправил их, тем более, наконец-то, дали квартиру. Воспользовавшись случаем, он приложил все силы, чтоб получить жильё и перевезти семью. Помог секретарь Московского комитета партии, навестивший его. Он же туманно намекнул перевести семью. Рутковский ликовал, это была его мечта. Но грешным делом подумалось: не о моральном ли облике его они так заботятся. Намекали уже некоторые товарищи, что по столице ползут слухи… Дело в том, что у него произошёл глупый настолько и смешной случай и, естественно, с женщиной. И вот слушая плутания вокруг и около чиновника, тогда подумал, что вытащить из этой неприятности и путанины, разрулить сложившуюся ситуацию может только Люлю. Она хорошо знает, что он страсть, как боится "акул" и держится от них подальше. В глупость такую

не поверит. А произошло то, что он чудесным образом увидел перед своей кроватью известную актрису с букетом. Прямо кино и открытка в живом виде в его палате. Есть от чего обалдеть. Был грех: любили всей семьёй фильмы с её участием. И вот она у его изголовья. Как всегда, с женским полом был хоть и сдержан, но обаятелен и галантен. В меру своего здоровья, конечно. В общем, держал марку соответствующую своему образу. Ему и в голову не могло прийти, что он ей будет зачем-то нужен. Кто она и кто он. Известная красавица актриса, вдова героя лётчика Седова и солдат. Она пригласила Рутковского на спектакль, оставила пропуск. Отказаться неудобно, да и, что там говорить, приятно было. Знаменитая актриса. Не без того- хорохорился. Превозмогая боль, поехал. В театр вошёл с водителем и со служебного входа. Пробрались в лоджию. Седова нашла их и села рядом. На них, естественно, смотрел весь зал. Герой битвы за Москву и популярная актриса красавица. Спина ныла. Голова кружилась и подташнивало. Лицо побелело. Сидел, точно на гвоздях. Дышалось тяжело. Чувствовал, что явно переоценил свои силы. Вскоре понял, что ему было не до происходящего на сцене. Лишь бы досидеть. Кончился спектакль, он поблагодарил, и они с водителем спустились вниз. Ему было плохо. Он торопился чтоб не упасть. Вот будет номер, бравый генерал кулем валяется. На лице выступил пот, водитель поддерживал его. Молил лишь об одном- дойти до машины. Шёл и мысленно ругал себя: "Чего потащился, когда надо лежать. Не хватало только осложнений. С красавицей захотелось посидеть". Прозрел он, когда пришедшие товарищи из военного совета его проведать, смешком намекнули о якобы его романе с Седовой. Причём недвусмысленно подсказали, что у Сталина на её отношения с Сироновым особые виды, и ОН не позволит… и Рутковскому лучше держаться от этой истории подальше и не переходить черту. Удивился: про Сталина, конечно же, придуманная страшилка — это он понимал. Делать тому больше нечего, как баб сторожить. Про всё остальное был в недоумении: "Какой роман, на что она мне? Ещё и почти инвалиду. А семью и сам бы с удовольствием и превеликой радостью держал в Москве, дайте квартиру". Пока он всё это прокрутил в своей голове — у него вытянулось лицо и свело челюсть. Вот мастак народ сочинять! Разве думал. В голове не укладывалось. На ровном месте приключение словил. А ведь ровным счётом ничего и не было даже в мыслях. Седова приходила несколько дней подряд. Они беседовали. Она пела, развлекала его. Что в этом такого. Он думал так положено. Шефские визиты и только-то. Да и неужели он ей, такой женщине, нужен? Глупость какая. Может, всё рассказать ей и посмеяться вместе над всей этой историей. Но решил не спешить и всё обдумать, чай не мальчик. Опять же, она может и рассердиться. Насмешки и намёки, свои собственные размышления взволновали его и утомили. В этот день ему было не до приёма посетителей. Особенно её. И, заслышав стук её каблуков под дверью, прикинулся спящим. Думал уйдёт. Но не тут-то было. Притащила букет. Наклонилась и… поцеловала его в губы. Голову опалило: "Ну это уже перебор. Хорош бы я был полезь к ней с разговором". Она ждала, что он проснётся, обнимет, признается в чувствах- вероятно по сценарию было так положено, но дудки! Рутковский изрядно труханув продолжал прикидываться со всем усердием крепко спящим. Она вздохнула и отошла к окну. Через минут двадцать он всё-таки "проснулся" и объявил, что вызвал жену и дочь и они вот-вот будут у него. По её лицу понял — не поверила. "Её проблемы, но больше она в палату не попадёт", — решил он. Никаких романов, он заводить не собирался. Теперь он знал истинную причину её визитов. А так же место из которого росли и множились слухи. Его удивительным образом стала раздражать её манера смеяться, говорить. Постоянные прикосновения и попытки поправить подушку выводили из себя. Он морщился прикидываясь совершенно немощным. Поговорили. Хотя разговор уже не был таким же непринуждённым и лёгким, как прежде. Она нервничала, вероятно чувствуя его отдаление и даже старалась укусить. Что удивило и особенно вывело из себя Рутковского: намекала о его фронтовых романах. Для него это было шоком. Откуда в Москве известно то, что ему самому было не приятно. Пользовался — то пару раз не больше… К тому же он такое дело хотел скрыть, а никак не впутывать общественность в постельные дела. И разве он один. Мужики же… Покраснел до корня волос. Но отмерев, отшутился:- "Какие романы, откуда… Это называется иначе. К тому же там стреляют и убивают". Но дело не в том, а как могло вообще такое случиться, что слух дополз аж сюда. Да, почти у каждого не только генерала и полковника, но и рангом поменьше были фронтовые подруги, должны же мужики как-то были выходить из положения, жить… почему он? От подсыпанной ей соли голова пухла. "Вот стерва, а кружила ангелом, ля-ля фа-фа… Да это она сама могла те слухи распустить. Выгодны они одной лишь ей. Как бы сейчас взял, как бы вышвырнул…"- прикрыл глаза, чтоб не скосить её уничтожающим взглядом он. Еле дождавшись её ухода, стал думать о жене и дочери, ведь они едут сюда и сразу окунуться в такое дерьмо. Остановить их продвижение, он уже не мог. Да и на каждый роток не накинешь платок. После такого известия, ему было не до ерундовской сплетни о них с Седовой. Тут Люлю сразу поймёт, что он пас. А вот история с фронтовыми романами, — это катастрофа. Ореол безгрешного романтического рыцаря на его счёт враз в её головке исчезнет и неизвестно, как она к этому всему отнесётся. А он рассчитывал, что Юлия никогда об этом не узнает. Его благие намерения и "овцы целы и волки сыты", разбились вдребезги. "И дернул меня чёрт…" Теперь его голова была занята одним, как оградить семью от сплетен. Но почему так жестоко? Знает же: мужики всю жизнь "гуляют" и хоть бы что. А здесь раз сунулся по необходимости и колокола бьют, аж в столице. Проклятие! Что будет с Юлией, узнай она сей конфуз? А тут ещё эта красотка- артистка, болтается под ногами. Решил: завтра же надо сказать, чтоб не пускали. Он достал фотографии жены и дочери, поднёс к губам. "Ах, когда же уж приедут мои девочки!?"

Мы с Адусей с трудом высиживали на месте. Голову раздирали самые страшные мысли, а сердце, давно уже скукожившись от страха, почти не билось. По дороге услышали про его роман с Седовой. Ада поморщилась, а я даже не улыбнулась такой глупости. Во-первых, он страшно боится светских акул. И никогда не пуститься во всё тяжкое с такой женщиной. Сбежит, отгородится, но не влетит в сети. А во — вторых, с таким тяжёлым ранением, какой к лешему роман. Дай бог, чтоб он после того, как подлечится, хоть что-то мог… Так душа горела, поболтал пару вечеров. Поговорить по душам, попеть, он мастак. К тому же, гордость поди распирала, такая знаменитость и у его постели. Дама эффектная, ухоженная, популярная актриса, почему бы и не помурлыкать, коли, случай выдался такой. Пыжился поди, чтоб марку не уронить. Ни один бы такой случай не упустил. Удовольствие опять же, наверняка, на душу капало бальзамом, сама Седова ему простыню подтыкает. Уверена: он и не понял ничего. Меня волновало другое, как мы встретимся… Война вбила между нами клин. Прошёл нелёгкий год. За который, он стал героем, а я прачкой. К тому же, слава — вещь коварная, случается ей основательно пройтись по человеческому характеру. Вон же стал каким популярным, аж роман с актрисой сочинили. Подумать не могла о таком. А Москва гудит, как растревоженный улей: Рутковский, Рутковский… Герой. Кто б мог предположить, что Костю одарят такой всенародной любовью.

Нас встретили и привезли в госпиталь. Сопровождающего слушала, как во сне. Одна мысль жила сейчас во мне: "Сейчас я увижу Костю, сейчас я его увижу!" На ватных ногах поднималась по широким ступеням. Звенящую тишину нарушил робкий стук в дверь. "Войдите". Ада, задев меня плечом, влетела первой, давая мне возможность осмотреться.

— О, Костик! —

кинулась она к нему. — Сто лет не виделись!

Я замешкалась. Мне показалось я никогда не смогу переступить этот порог. Мне было страшно. Но я поднимаю сделавшуюся деревянной ногу и делаю этот шаг. Выискиваю Костю и бросаю тревожный взгляд на него: затуманенные болью потухшие бесцветные глаза точно ввалились в глазницы, на бескровных губах скользила улыбка. Он был очень слаб. "Бог мой, как ему было больно и как он намучился. Какая к лешему тут актриса".

В палате пахло лекарствами, подумала, что хорошо бы открыть окно, но ещё рано, холодновато. А лекарственный запах, должно быть, в таком заведении источают даже стены. По глазам резанула белизна: палаты, спинок кроватей, тумбочка. Диван и тот был затянут в белый чехол.

— Родные мои, — принял он стойко на себя радость дочери. — Я так скучал…

Он изменился на глазах. Как будто солнышко благословило лучом. Румянец тронул щёки. А глаза, оторвавшись от Адуси, прошлись по мне. Я покраснела, но не сдвинулась с места. Я помнила этот взгляд всегда- голубые искрящиеся спокойствием и доверием глаза в присутствии женщин враз становились мужичьими шальными. Казалось, они оценивают и раздевают. На барском красивом лице его это выглядело противоречиво и оттого притягательно. Рыцарь и мужик в одном лице. Для меня в этих чудных глазах вспыхивал ещё один огонёк — любовь. Увижу ли я его сейчас? Да-да… Он горел! А вдруг показалось?

— Костик, миленький наш, — щебетала Адка, целуя его и прижимая своим бурным темпераментом к кровати. — Как ты нас напугал. Ты столько без нас успел: потерялся, на ранение нарвался… Папуля, скажи, как ты себя чувствуешь? Где у тебя болит?

— Великий хирург Пирогов сказал, что война — это эпидемия травматизма. Значит всё идёт согласно науки. Будем терпеть.

Адка счастливо смеялась и с новым азартом дарила ему дочернюю любовь.

Костя морщился от боли, но глаза сияли. Я смотрела на полыхающий восторг, не решаясь подойти. Не верилось, что жив, встретились, но такая долгая разлука, это для Адуси он отец, а что ждёт меня… Хотя встретил нас радостно. Смотрю, смотрю… Он почти не изменился. Только взгляд стал немного строже, да на висках больше седины. Немного бледный, а так, такой же, каким и был всегда, молодцом! Я хватаюсь за родные глаза, которые сияли всё тем же небесным светом, приворожившим меня когда-то. Они не должны солгать. Стараюсь в них рассмотреть приговор себе. Я замираю на полу вздохе… нет, нет, они такие же чистые и любящие… Это прежний Костик. Мне нравилось, что с годами он не менялся, оставаясь самим собой. Всё также красив и обаятелен, нежен и заботлив. Это чудо, что одна Седова сошла с ума, могли бы и ещё с десяток кувыркнуться. Не мужик, а картинка. Романтичный ореол героя, перетянет разум любой. Одним словом аппетитный огурчик, хоть и из боя в бой. Это у него не отнимешь. Не удивлюсь, если он по окопам бегает в выглаженных до стрелочек брюках и начищенных до блеска сапогах. Он-то загляденье, чего про меня не скажешь… Устала с дороги. Потухшие от тревог за него глаза. Постаревшее от тяжёлой работы лицо. Руки, как тряпки. А ещё кости да кожа от недоедания. Держусь, а так хочется кинуться к нему, упасть на колени, припасть к руке, к щеке… Пока смотрела на то, как он мурлыкает с Адусей, в уголках глаз непроизвольно собрались слёзы. "Не распускаться, — приказала я себе. — Как уж оно будет… Главное живой". И всё же, такой родной… Хотелось пристроиться рядом с дочерью и покрыть поцелуями его бледное и немного обветренное лицо, но я ждала. Меня останавливает с безумной скоростью и напряжением работающий разум. Время не стояло на месте. Календарь перевернул почти год. Не лёгкий год. И он не был закрыт за решёткой, а находился в самой гуще событий. Многое могло измениться… Мне надо подождать. Адка, насытившись лаской, ухватилась за его руку и припала к щеке, освобождая дорогу мне. Он смотрел умоляюще, в глазах у него застыло напряженное ожидание, в уголках губ скакала виноватая улыбка. И эта безумно родная улыбка убирает все барьеры. Больше не раздумывая, я качнулась, боясь, что ноги не отклеить от ковра, заторопилась. — Костя, родной! — Он покрывал и покрывал моё лицо поцелуями, беспрерывно шепча: — Люлюсик, любимая, я так соскучился, так соскучился. Как переживал за вас не рассказать, точно тебе говорю, с ума сходил. Ты не представляешь, я разговаривал с тобой каждый день, ты всегда была рядом. Дошёл до того, что просил звёзды, ведь они крутятся над твоей головой тоже, указать тебе дорогу ко мне. Ты же знаешь, вас с Адусей мне никто не заменит. Я без тебя, радость моя, не могу. Солнышко моё, как же ты измучилась и похудела. Но теперь вы переберётесь в Москву, и мы будем, видеться чаще.

Он говорил, умудряясь целовать, доставляя радость, то шейке, то ушку: всё время стараясь заглянуть в глаза. Заметив предательски блестевшие слезинки в уголках измученных глаз, собрал их губами и, зарычав, уткнулся в мою грудь. От его голоса и близости родного тела, у меня закружилась голова. Но, тяжесть сомнений, словно гирями висевшая за спиной, отвалилась. Мне стало немного легче. Ведь жив и по-прежнему любит нас с дочкой, а всё остальное переживём. А сейчас радоваться надо. Вот и пришёл день нашей встречи, ведь именно об этом я мечтала долгими бессонными ночами… Снова мы были вместе. Снова топили в нежности его бездонные глаза, он гладил мою голову, прижавшуюся к его плечу… Первые тревожные минуты прошли. Я видела, что его что-то мучает. История с Серовой или что-то другое? Но спрашивать не стала. Захочет, расскажет сам. Нет, значит, либо война изменила Костика, или он решил таким детским способом беречь мне нервы, а может, считает, что не пойму его. Глупо и обидно. Но навязываться не стану.

— Дорогой, как ты себя чувствуешь? — с трудом выдавила я из своего булькающего горла дежурную фразу, вдруг опустив смущённые глаза.

— Нормально, лечат. Не цепляйся к ерунде. Я силён, как бык и я солдат. Стою горой на передовой, видно со всех сторон и по всему фронту, — пошутил он и тут же прикусил язычок, увидев, как побледнела она. Схватив маленькие дрожащие ручки, принялся целовать. — Люлю, не беспокойся дорогая, не складно пошутил. Я ж не безрассудный мальчишка.

Он говорил всякую чепуху не сводя с меня улыбающихся васильковых глаз, вместе с которыми улыбались мне его красивые губы и волевой подбородок и даже нос, который он хитренько сморщил.

"Да, да. Кто тебе поверит…"- сжалось от страха моё измученное сердце.

Он снова ощутил близость родных сердец. Вот они близко, рядом. Можно дотронуться, поцеловать. Чувствуя теплоту её вздрагивающих плеч, огонь щеки, мягкость волос, вдыхая её забытый запах, он был счастлив мужским счастьем, которое приходит только с появлением рядом семьи. Правда они светились от голода, но сейчас они с ним и он сделает всё что в его силах, чтоб они окрепли. Юлия пыталась отодвинуться и отойти, но он не захотел её отпускать. Желая видеть её глаза, лицо поднял головку Люлю. "Как она изменилась, похудела, осунулась. Жизнь нарисовала морщинки. В глазах тревога и усталость. Появились седые нити в волосах, а ведь она так молода… Переживает за меня. Всей моей жизни не хватит, чтоб загладить свою вину перед ней. Может, всё рассказать… Мол, так и так, грешен со всех сторон". И всё же исповедоваться не спешил. Отговорился сам от себя испорченной радостью встречи. И действительно, это такая минута, такая… что жаль впускать в неё черноту. Не справляясь с волнением, он притягивает её к себе и крепко, крепко обнимает. После этой разлуки, она ещё дороже стала ему. "Маленькая моя Юленька! Родная, моя Люлю!"

Волнение мешало им говорить. Беззаботно вела себя только Ада. Они оба сейчас завидовали ей и её лёгкой болтовне. Она снимала с них обоих время разделившее их.

Адка в нетерпении металась рядом, ужасно вздыхая и дожидаясь, когда они покончат с нежностями и она, вновь завладев отцом, расспросит, наконец, его о фашистах и героических боях. Так уж устроен свет: кому что.

Постучав, вошёл водитель. Наклонился, прошептал:

— Товарищ генерал! Там опять актриса просится к вам… Что сказать?

— Скандалит? — в уголках его глаз прыгали смешинки.

— Ещё как…

— Не пускать. А говоришь почему шёпотом, у меня от жены тайн нет.

Водитель ушёл, а он, отправив к неудовольствию Ады её на диван, подальше от кровати, мучительно соображал что-то, на что-то решаясь. Поёрзав минуту смущаясь, пробубнил:

— Люлю, ты знаешь актрису Седову?

— Да, конечно, по кинофильмам, естественно, кто ж её не знает. Седова Валентина Васильевна привлекательная женщина, индивидуальность.