Проклятая война
Шрифт:
Я в своей жизни не хотела перемен, поэтому и не торопила время. Костя молчал, мы почти не виделись. Ссылаясь на занятость и серьёзность момента, проводил всё время в штабе или обходил передовые позиции. Примечая всё зорким глазом и беседуя с людьми. Я извелась, пытаясь понять причину такого его бегства. Толи он решил уйти к "воробушку" и поэтому избегает меня, толи ему наконец-то стало стыдно и он, как мальчик прячется именно поэтому? Но кто б мне сказал, какой вариант правильный? Я его, конечно, не дёргала и не торопила с объяснениями, но это не выход… Извёл себя, меня… Мы жили на пороховой бочке. А он сутулит плечи, отводит глаза и молчит. Значит, нет смысла лезть сейчас с советами самой. Надо ждать. Сколько? Сама я придумать ничего не могла. Да и что тут придумаешь… Помня наставления мамы, как оказалось по жизни весьма правильные, не лезть первой с вопросами, молчала и усердно делала вид, что знать ничего не знаю и ведать не ведаю. Только муж с откровениями не торопился, и сколько б я не пятилась, мне пришлось выбирать: действовать самой или дальше плыть по течению. Однажды, видя, как он спешно собирается в Ставку, меня озарило, и я принялась на манер дочери канючить, пытаясь сесть ему на хвост. Сначала он встретил это в штыки, а потом вдруг уступил:- "Собирайся. В театр сходим". Театр ни театр, а я поторопилась. Этот порыв придал мне силы. Вёл он себя насторожённо, стараясь под любым предлогом держаться подальше от меня. Я уже от боли и горечи ничего не чувствовала. Все его хитрости шитые белыми нитками мне хорошего не сулили. Но топтаться на месте больше нельзя. Нравится мне это или нет, но эта история стала частью его, а значит и нашей с Адой жизни. Я бессильна изменить что-то в уже случившемся. Надо идти вперёд с открытым забралом и раз и навсегда определить своё настоящее и будущее. Страшно… А, ладно, что будет-то и вырастет. Придётся согласиться, что главной фигурой в критической ситуации являюсь я и решиться на действия в этом разрезе. Сам он, похоже, не заговорит, придётся опять уступить и самой расстараться. Иначе я сведу себя с ума, да и он на стенку полезет. Так ведь и из гуся не долго вырастить жирафа. И там и там шея, только у последнего мощнее и длиннее. И если гусь шипит, то тот благополучно меня и задушит. Выбор не большой: либо я решаюсь и беру ситуацию и процесс в свои руки, либо жизнь меня задавит. Любые события не бывают плохими или хорошими, это, как говорится, как на них и с какой стороны посмотреть. Вот я должна даже эту дерьмовую ситуацию использовать с выгодой и приобретением для себя, а не с потерей. Опять же, если прикинуть на себя худшее и остаться в Москве, подальше от его нового счастья лучше, чем жить с ними рядом. Так я убалтывала себя. Долетели мы благополучно. Меня завезли домой и я, засучив рукава и вооружившись тряпкой и водой принялась за уборку. Целый день с усердием драила квартиру, но не думать о нём всё равно не получалось. Избавив комнаты от пыли, встала у плиты. Надо приготовить ужин. Руки работали, а голову не отпускало — это произойдёт сегодня. Уже через несколько часов. Я сама предпочла такой ход событий.
Он приехал поздно, лицо усталое и озабоченное. Ужинали молча. Припёртый к стенке он похоже понимал, что я не хочу выяснения отношений и в то же время жду их, так как они неотвратимы. Всё понимал, всё, но решиться на разговор не мог. Хотелось, чтоб то страх потерять меня, Аду вязал его верёвками. Но это мои мечты и предположения, а как там обстоят дела на самом деле, время покажет. Я готова к любому варианту и за день так утомила себя, что ждала той минуты развязки с нетерпением.
Собираясь мыться, долго возился с крючком на кителе под подбородком. Мне пришлось помочь. Я сгруппировалась и приказала себе: "Я готова на всё! И будь, что будет…" Помогая снять китель, наконец, собравшись с духом и решившись нарушить свою заповедь не спрашивать первой, осторожно обронила:
— Прости, пожалуйста. Ты ничего мне не хочешь сказать, дорогой? Так не может дальше продолжаться… Прости.
— Ты о чём? — спросил он раздражённо, словно пытаясь остудить моё любопытство.
— О том, что не надо друг друга обманывать. Это грязно…
— Я и не обманываю.
— Давай не будем унижаться до этой игры, умоляю, Костя. Это нас не достойно.
Он замер, похоже, давно ждал этого разговора. И тянул по мужской привычке- авось рассосётся. Обнял за плечи, потёрся о макушку подбородком и сухим горлом, издающим скрипящие звуки, прошептал он с отчаянием и безнадёжностью в голосе:
— Люлю, родная: меня нельзя простить. Ты же знаешь, ты не можешь не знать. Убей меня урода на месте. Всё совсем не так, как ты думаешь. Молчал и бегал, боясь разговора. Без него ты была моей, после — надежды никакой. Живёшь, я и рад каждому денёчку.
Меня отпустило и мелко затрусило. "Ах, значит, разговор пойдёт в таком русле, это в корне меняет дело и выглядит иначе, нежели я себе нафантазировала. Тогда будем в той плоскости и говорить". Было, конечно, себя жаль, но уже не очень. В моей не простой жизни появились положительные просветы. Шаг, два и мои дрожащие ноги обрели почву. Мысли пометавшись заняли нужный ряд. Переведя дух и немного успокоившись, я сказала:
— Ты прав, шило в мешке не утаишь. К сожалению не одна я в курсе. На этот раз решать тебе. Ребёнок меняет многое. Ада выросла. Ты свободен. Моя любовь жертвы не потребует. Развод получишь. Женись на "боевом" товарище.
Он недовольно поморщился: "Ещё чего… Их много. Женись на всех. Это ж надо было Люлю такое придумать". Проныл, естественно, другое:
— Ох, любите вы женщины, додумывать и решать за других! Уверяю тебя, ничего не меняет, и я давно всё решил. Ты верная, надёжная, моя. Я люблю тебя. Безумно! Она знала свою роль, и что я выберу семью тоже, главное, чтобы ты меня не оттолкнула. А то что случилось… Не понимаю… Такого просто не должно было… У нас была договорённость.
Я рисуясь "сама гордость" и стараясь казаться спокойной, пожала плечами и принялась вразумлять:
— Ты же знаешь, договора большей частью не соблюдаются… Закабалил ты себя, дорогой, на всю жизнь. А жизнь лишь одна. Можно ли было так наплевательски ей распорядиться?
— Запутался, ни черта не пойму. Кругом виноват. Война, потребности, втянулся… Думал всё по-честному. Я не хотел делать вам больно, не хотел. Зачем она это сделала? — выкрикнул он запальчиво.
"Ах, он думал?!" Я догадывалась зачем. Она баба и, как все особи этой породы, умеющие строить свои планы и разрабатывать ходы, боролась за своё, всеми доступными способами, но сейчас говорить об этом не стала. До него по-прежнему не доходило бытиё, но кое — что прояснилось. Костя выбрал нас с Адусей. Стрелка конечного результата пошла от нуля к плюсу: "А вот теперь поборемся "воробушек"!"
Я прохожу и сажусь на диван. Он, побегав по комнате, остановился напротив. Потом сел на корточки, взял мои руки, спрятал в них лицо. "Понятно, загнали в угол, как зайца. Вот тебе и охотник". Долго молчал, при каждом вздохе, плотнее вжимая лицо в ладони. Его губы мягкие и тёплые целуют пальчики. Я чувствую, как пальцы влажнеют… Дыхание или слёзы… У меня перехватывает горло. Хочется безумно поднять такое родное лицо и поцеловать его мокрые глаза, дрожащие губы, нос. Уткнуться губами в его макушку. Но я сдерживаю себя: "Помучайся хоть сотую долю моего". Не понимать он этого не может. Понимает, раз, вскочив, бежит в кухню. "Пусть попрыгает, умник". Я слышу, как щёлкает портсигар и открывается окно. Я встаю. Гуляю по комнате и иду к нему. Теперь моя очередь говорить. Хватит с него страданий. У мужиков в этом смысле кишка тонка. Это вот нашей сестре мучения организовать они за милую душу организуют и с лёгким сердцем. А сами… Вошла и поперхнувшись папиросным дымом, закашлялась. Очень накурено. В кухне темно. Его лицо освещает только вспышка папиросы. Я тоже не поворачиваю выключатель. Сглатываю комок в горле.
— Помнишь, ты мне писал: "Люлю, всё перемелется, мука будет…".
Он долго молчит. Не оборачивается. Затягивается. Докуривает, обжигает пальцы… Снова закуривает. Огонёк папиросы опять мне помог увидеть его. Руки дрожат. Я снизу вверх смотрю на этого широкоплечего, мощного мужика — мужа. "Как они ловко прячутся за этим якобы важным курительным процессом". Я тоже молчу. Смотрю и молчу. Папироса в его руке замирает, он тяжело переводит дыхание, точно задохнулся дымом. Подумала: "С его-то лёгкими столько курить".
Видя, что я не сержусь, он облегчённо вздохнул и принялся плакаться:
— Выглядит смешно, да? Уверен был на все сто. Лопух, да?!
Я не открыла рта. Он затянулся, обжёг пальцы об окурок, поплевав, выкинул его.
— Ты много куришь, так нельзя. У тебя такое ранение…
— Ерунда. Я без дыма просто не смогу. Да и что с таким лбом станется… Люлю, Адуся знает?
Я киваю.
— Похоже да…
— М-м-м! И как она?
Меня выворачивает от мужской толстокожести, но я спокойна и мой ответ ровен и не очень ядовит.
— Что как?! страдает…
— Я противен сам себе.
Глаза у него были несчастные.
"Бог мой, какой прорыв. Оказывается мой муж начал копаться в себе. И, если я всё это вижу, то действительно повзрослела, и Люлю больше нет".
— Как говорят в нашем многострадальном народе, есть что вспомнить, да детям нечего рассказать.
Он скрипнул зубами и страдальчески произнёс:
— Люлю…
Я и без него знала, что я Люлю. Стонал и выпрашивал прощения. Надо решаться.