Проклятье живой воды
Шрифт:
— Ну и что? Хорошие лошади никому не мешали.
— В наш век?
— Во все века и времена. Ваши хваленые паровые движители еще не скоро заменят лошадей. Они дымят, скрипят, лязгают… вы-то сами, дядюшка, не торопитесь пересаживаться из обычной кареты в механическую.
— Просто потому, что покамест не вижу достаточно удобных экипажей. Но как только в них достигнет необходимый мне уровень удобства и комфорта…
— А, — отмахнулся молодой человек с видом: «Все вы так говорите.»
Пользуясь паузой, Роза позвонила, чтобы принесли чай,
— Спасибо, милая, — улыбнулся сэр Генри, принимая их рук дочери чашку сдобренного бренди чая и тарелочку с канапе*.
(*Канапе — здесь разновидность бутербродов. Прим. авт.)
— А куда вы ездили, папенька? — Роза устроилась на кушетке, тоже взяла чашку. — Только не говорите, что с визитами.
— С деловыми визитами, милая. И поверь, что там для юной леди нет ничего интересного.
— А где вы были? — Роза улыбнулась той милой умильной улыбкой, которая, как она успела усвоить, способна растопить сердце любого из ее семьи.
— Роза, это была деловая поездка. Неужели ты думаешь, что мы с твоим кузеном только развлекаемся и посещаем клубы? Поверь, там не было ничего такого, что интересно юным леди.
— Ну, одной-то леди там точно было интересно, — внезапно мечтательно протянул Джеймс.
— Вот как? — девушка мигом пересела ближе к кузену. — Расскажите, Джеймс. Кто это? Я ее знаю? С кем она была? Чем она там занималась?
— Роза. — сэр Генри резко выпрямился. Как ни любил он свою дочь, но приличия есть приличия. — Немедленно прекрати. И ты, Джеймс Фицрой, тоже замолчи. Я не желаю это обсуждать.
— Эта женщина была… непотребной? — голосок девушки чуть дрогнул.
— Она просто там работала, — брякнул Джеймс прежде, чем сэр Генри поинтересовался, откуда его дочери известны такие слова.
— Где? — загорелась она.
— Прекратить. — сэр Генри стукнул ладонью по подлокотнику. — Вы забываетесь, мисс Роза. Девушке из приличного общества, светской леди, не пристало интересоваться подобными вещами и обращать внимание на неприличное поведение других людей. Если кому-то угодно позориться и выставлять себя напоказ, это их личное дело. Но вы, моя дочь, обязаны держаться от подобных мест и подобных девиц подальше, дабы не пострадала ваша репутация.
— Но папа, если я не буду знать, от чего мне надо держаться подальше, как я пойму, что такое хорошо, а что дурно? Вы с маменькой мне внушали только благие мысли, я же хочу знать, какие мысли не-благие и не-правильные.
— Все, которые не приняты в нашем доме, — сказал, как отрезал сэр Генри. — Мы с матерью пытаемся привить тебе не только хорошие манеры и дать приличное образование, достойное леди Фрамберг, но и оградить от всего пустого, порочного и…лишнего. Мы закладываем основы. Когда вы выйдете замуж, вашим развитием будет заниматься ваш супруг. Вам надлежит лишь подчиняться, ясно?
Роза сидела, как парализованная. Отец давно не говорил с нею таким тоном. Последний раз подобный разговор состоялся, когда девушка высказала сомнение в том, что именно в умении вышивать и музицировать состоит главное отличие образованной девушки от деревенской дурочки.
— Эх, кузина, — нарушил неловкую паузу Джеймс, — будь я вашим мужем… даже женихом, уж я бы взялся за ваше образование.
В его тоне Розе послышался намек, и девушка одарила молодого человека еще одной улыбкой:
— Тогда, может быть, вы мне скажете, что это было за место, и что там делала та женщина?
— Она там работала. На фабрике, — быстро сказал тот.
— На прядильной? — еще быстрее воскликнула девушка. — Она…
— Роза Фрамберг. — гаркнул сэр Генри. — Хватит, мисс Роза. Я приказываю вам прекратить. В своем любопытстве вы переходите границы. Ступайте в свою комнату и не выходите оттуда, пока я вам не разрешу… Немедленно. А с вами, сэр Джеймс Фицрой, мы побеседуем отдельно… когда милая леди изволит нас оставить наедине, — добавил он таким тоном, что Роза похолодела.
Девушка медленно встала и направилась прочь. На негнущихся ногах добралась до своей комнаты, где почти без сил упала в кресло, кусая губы. Страх наказания и гнев на отца боролись в ней. Папа никогда не смел так с нею разговаривать. С тех самых пор, как она перестала быть ребенком и стала девушкой. Что же его так испугало и разозлило?
Она просидела в своей комнате, не смея высунуть оттуда и носа, больше двух часов, пока из гостей не вернулась мама. Пробовала читать — буквы прыгали перед глазами, а смысл слов ускользал. Пыталась музицировать, но фальшивила так, что самой было противно. Хотела закончить вышивку, но нитки рвались и путались. Перебирая драгоценности, уронила на пол сережку, и пришлось звать горничную, чтобы та ее подняла.
Горничная и сообщила девушке, что ее маменька вернулась, нанеся все визиты, какие только планировала, и сейчас о чем-то беседует с сэром Генри. Это известие повергло Розу в шок. Наверняка, отец обо всем рассказал матери, и теперь они придумывают наказание для нее. Что ее ждет? Только ли домашний арест? Или суровая необходимость повсюду следовать за мамой, привязанной к ее юбке? А может быть, ее сошлют в деревню к старой тетушке Агнесс, глухой, набожной ханже, не одобряющей все и вся? Она там зачахнет с тоски.
Роза так живо представила себе мрачный дом с вечно опущенными шторами, запах пикулей и ладана, шепот читающей Псалтырь старухи и многочасовые посиделки в церкви, что заранее готова была согласиться на что угодно, лишь бы ее не отсылали из дома. И когда родители пришли к ней через некоторое время, встретила их как приговоренный к казни посланца королевы — а вдруг его жалоба удовлетворена и вместо виселицы его ждут всего-навсего галеры?
Однако отец смотрел на нее как обычно — внимательно, чуть тревожно и как-то странно, словно первый раз увидел после долгой разлуки.