Проклятие Деш-Тира
Шрифт:
— Эт милосердный! При чем тут паравианцы?
Аритон схватился за парапет, как будто каменные стены, окруженные магической защитой, могли удержать вселенную, качавшуюся у него под ногами.
— Неужели мое утверждение королем Ратана связано с возвращением паравианцев?
— Более, чем ты думаешь, — вмешался Дакар, уставший бороться с искушением вставить свое осуждающее словцо. — Откажись от короны, и ты собственными руками закроешь им путь на Этеру.
Асандир молчал, но печаль в его глазах была убедительнее слов. Маг разделял мнение ученика.
— Либо это правда, либо — чудовищная ложь! — воскликнул пришедший в ярость Аритон. —
Отчаяние в его голосе заставило Дакара пожалеть о своем выплеске. Лизаэру захотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь, ибо сочувствие брату буквально пригвоздило его к месту.
Асандир опустил глаза и, похоже, разглядывал свои сапоги: намокшие, с налипшими бурыми кусочками утесника — травы, растущей на холмах Даон Рамона.
— Я вполне понимаю твои чувства, тейр-Фаленит. — Слова эти были произнесены мягко, но с нескрываемым осуждением. — Я должен был сделать выбор. Теперь его должен сделать ты.
— Эт милосердный, вы называете убийство выбором?
Душевная боль, охватившая Аритона, сделала бессмысленными всякие попытки утешить его. Никто не осмелился задержать Повелителя Теней, когда он направился к лестнице.
Воцарилась гнетущая тишина. Дакар, кряхтя, поднялся на ноги.
— Удивляюсь, зачем ты довел его до такого состояния, — с вызовом бросил он Асандиру.
Когда что-то задевало Дакара за живое, он становился безрассудно смелым. В другое время он не решился бы говорить подобные слова магу, который сам находился на грани срыва.
— На Аритона могла подействовать только вся правда, а не часть ее. Да? — вдруг спросил встрепенувшийся Лизаэр.
Асандир передернул плечами, словно ему была противна сама тема разговора.
— Правда похожа на самоцвет с множеством граней, и каждая грань отражает что-то свое, в том числе и иллюзии.
Ветер трепал его влажные волосы. Руки мага беспомощно повисли.
— Целостный взгляд возможен только изнутри, — закончил он свою мысль.
Асандир, как ни хотелось ему это сделать, не стал указывать Лизаэру на его неверные представления о правде. Сама по себе правда не обрекала паравианцев на исчезновение; здесь Аритона подвело его горячечное воображение. Однако их изгнание действительно могло сделаться вечным. Согласно неумолимому Закону Всеобщего Равновесия, судьба древних рас не являлась заботой людей до тех пор, пока какой-то человек не брал ее на свои плечи. «Правда, — с грустью размышлял Асандир, — это единый принцип, способный освободить Аритона от кровных уз престолонаследия, однако шипы ловушки, которую менестрель впервые захлопнул за собой в Кайд-эль-Кайене, успели слишком глубоко вонзиться ему в душу и разум».
Асандира не утешало, что эта ловушка не причиняла Аритону телесного вреда. Действительно, пока личные устремления Повелителя Теней подавлялись и подменялись чувством долга, густо приправленным чувством вины, его тело не страдало. Маг сразу же ощутил, когда долг взял верх. Асандир замер. Внешне он был предельно спокоен, но страдал от того, что наблюдал своим магическим зрением. Он увидел, как узкая брешь, дававшая Аритону возможность выскользнуть из оков долга, тут же закрылась. Благоприятный миг прошел, и шанс сделаться странствующим менестрелем (а нити судьбы давали Аритону такую возможность) был упущен. Аритон не станет знаменитым на всю Этеру музыкантом, и люди не воздадут должное его таланту. Суровая необходимость
Теперь Аритон не посмеет отказаться от короны, ожидавшей его в Итарре.
Содружеству Семи оставалось лишь надеяться, что горечь грядущих лет заставит Аритона примириться со своей судьбой и с тем, что жизнь вынудила его растоптать собственные мечты. Если бы возвращение паравианцев зависело только от обретения Этерой солнечного света! Нет, за это придется заплатить кровопролитной войной. Однако не было полной уверенности в том, что паравианцы с радостью возвратятся на прежнюю родину, а Содружество вновь станет Содружеством Семи не только по названию. И каким образом исполнится Дакарово Пророчество о Черной Розе — пока тоже оставалось неясным.
Порыв ледяного ветра заставил Асандира вздрогнуть. Он поплотнее укутался в плащ и только сейчас заметил, что Лизаэр с Дакаром ушли. Вокруг все так же клубился плотный туман, закрывавший сумеречное небо. Сквозь завесу проступали силуэты трех других паравианских башен. И ни огонька, ни проблеска жизни. Только сумрак.
Побродив среди развалин Итамона, Аритон уселся на обломке лепного карниза, осторожно уложив на колени лиранту. Он выбрал это место, как мог бы выбрать любое другое. Захламленный внутренний двор когда-то принадлежал купцу, снабжавшему тканями местных портных. На плитах, свободных ото мха и не затронутых копотью, виднелись борозды от колес. Из Килдорна и Нармса сюда привозили бархат и парчу. Но мысли об этом не занимали Аритона. Его руки вяло лежали на грифе лиранты, а глаза были закрыты.
Снова подавленность и отчаяние. Снова у него обнажены все струны души.
Музыка, которая всегда выручала его и приносила утешение, сегодня звучала вымученно. Аритон не мог играть. Всякий раз, когда он брал аккорд, восприимчивость, питавшая его вдохновение, делала Повелителя Теней беззащитным перед вихрем духов прошлого, беспрестанно кружившимся над поверженным Итамоном. Перед внутренним взором мелькали картины; предки о чем-то молили его, простирая к нему руки. Души тех, чьи жизни безжалостно оборвались в хаосе восстания, доставляли ему меньше беспокойства, чем видения более отдаленного прошлого, когда паравианцы населяли окрестные холмы и Севернир катил свои воды по изначальному руслу. Эти души не вздыхали о безвозвратно утерянном, и их голоса не вплетались в унылую песню зимних ветров. Наоборот, они касались скал, земли и обломков с каким-то радостным чувством. Они как будто не видели развалин города. И эти слабые отзвуки былого ликования больнее всего ударяли по некоронованному принцу. Их песни звали к возрождению Итамона, к возвращению счастливого и беззаботного прошлого.
Аритон был единственным, кто обладал силой возродить прошлое, и эта мысль наполняла его бесконечной печалью. Меч сейчас, в его состоянии, оказался бы более подходящим спутником, чем нежная лиранта. И все же Аритон упрямо брал аккорд за аккордом, пока у него не зазвенело в ушах от бесцветных и даже фальшивых звуков, рождавшихся под его пальцами. Только тогда он уступил напору печали, лишившей его внутреннего покоя.
Каким же глупцом он оказался, не вняв в Кайд-эль-Кайене предостережениям Асандира!