Шрифт:
Александр Грош
(Шушеньков Александр Борисович)
Проклятье Кафки
«Одним из самых смелых притязаний литературы является
желание сравняться с Господом Богом в создании миров,
которые не были бы плагиатом божьего продукта …»
«О непоследовательности в литературе»,
С. Лем
1
Вообще-то, если здраво рассуждать, всему причиной была жена Валентина. Именно ее дурацкие – другого-то слова и не подберешь – поэтические
А чего её, кстати, искать? Вот она, как бабочка на ладони: Валентина Владимировна Кафкина (в девичестве – Крупская), 35 лет, рост – сто восемьдесят два сантиметра, бездетная в силу женской неспособности, бывшая секретарша в строительно-монтажном техникуме. Костлявая, безобразная, истеричная. Дура-дурой, но при том – хитромудрая, если, конечно, мягко выражаться! Приехала в восемнадцать лет – типа погостить к сестре – в закрытый военный гарнизон на краю земли, да и облапошила юного невинного заместителя командира роты по политчасти лейтенанта Кафкина. Тому, конечно, деваться было особенно некуда: в дыре, где служил, жену найти невозможно, а на большой земле бабёшек, желающих переехать туда, тоже не сыскать. Выбор-то небольшой был у Кафкина: или спиться, или на Вальке жениться. Так вот и сделал предложение ЭТОЙ через двадцать минут, как увидел. Как говорится, пан, или – пропал!
Случилось это давно – еще при Советском Союзе. Позднее началось: перестройка, ускорение, гласность. Да, вы, чего, ребята? Какая – к чертям собачьим! – гласность в армии? Хорошо, хоть до замполита батальона дослужился, майором успел походить. А потом, хлоп: вместо подполковничьих погон – приказ на увольнение! Вот так – дали пинка под задний проход, и вали на гражданку, товарищ майор Кафкин. Устраивайся, кем хочешь, а – насчет денег – извини. Не до тебя сейчас; страна последний пупок рвет, экономика трещит, инфляция – сам понимаешь. Скажи спасибо, что дали трехкомнатную избушку с участком земельным, что имелась в военкоматовском жилфонде после смерти ветерана войны. Сажай картошку с капустой, да пой свои песни про партию и коммунизм!
Ну, что ж: огород, так – огород! Кафкин не стал падать духом – перевез из деревни Кукушкино на новое место жительства мать Леониду Георгиевну и посадил под ее руководством овощи. А куда деваться? Не извозом же заниматься на своей «Ниве», как отдельные падшие отставники! Тем более, что стал он с некоторых армейских пор испытывать к людям определенную неприязнь. Этакая нелюдимость обнаружилась. Может, возраст сказывался? Принялся за огородом ухаживать, да за год так неожиданно это ему понравилось, что, можно сказать, нашел вдруг себя Кафкин! Причем, ведь, если вспомнить, раньше – когда сам до поступления в военное училище жил с родителями в деревне – никакой любви к деревенско-огородническому труду не ощущал. Когда отец Франц заставлял вскапывать огород и сажать картошку, всячески отлынивал.
А теперь …
Милое дело, оказывается, с растениями работать. Не то, что с личным составом, когда от начальства летят постоянно замечания в грубой форме, да подчиненных разгильдяев надо каждодневно воспитывать партийным словом огненным! А на огороде-то – тишь, да гладь – Божья благодать. Червячки в земле копошатся, майские жуки вахту несут трудовую, бабочки кружатся, муравьи свои дома строят. А дисциплина у них – гораздо лучше, чем в стройбате!
Стал даже Григорий Францевич интересоваться жизнью этих братьев меньших. Сядет, бывало, и смотрит на копошащихся букашек. И – думает. О чем? Да о том, что вот, и у них тоже – жизнь своя, со своими мелкими, казалось бы, заботами. Мелкими? Это – как посмотреть. Для него, Кафкина, допустим, жука раздавить сапогом – случайность или прихоть, а для самого жука – трагедия. А ведь у него, поди, тоже жена есть? Может, конечно, и – маловоспитанная, как Валька, а может – наоборот. Понимающая. Жучата, может, есть маленькие. Кушать хотят, требуют у папы еды, понимаешь. Даже если и одинок жук этот, вот – как и сам Кафкин (а он-то, уж, точно – одинок и всегда НЕ-ПО-НИ-МА-ЕМ никем!), все равно чего-то хочет добиться в жизни. Вон – ползет куда-то философ полосатый. Ишь, какой красавец: и черные полоски, и – оранжевые!
Одним словом, нашел себя на огороде Кафкин. И нервы спокойнее стали.
А вот на жену городская жизнь нехорошо повлияла. На огороде работать не желает – я, дескать, майорша, а не какая-нибудь прапорщица. У меня, мол, запросы культурные! И так, говорит, лучшие годы в дыре сгноила – пришел и на мою улицу праздник! Пора духовно расти! Тем более, что детей из-за тебя, импотента – не предвидится. Значит, надо самосовершенствоваться. Я, говорит, стихи давно писать хотела.
Ага! Вот значит, как?! Да кто ж тебе не дает самосовершенствоваться, милая ШВАБРА?! Читай материалы 27 съезда КПСС, учи классиков марксизма-ленинизма! Не хочешь полоть картошку – иди работать на завод. Устройся опять секретаршей. Кушать-то, хоть и культурная, но – любишь?!
Так ласково напутствовал супругу отставной майор Кафкин, а в это время страна переживала очередной нелегкий период, и происходили на ее территории дела странные, дотоле необычные. И речь ведь – не только о политических дрязгах!
***
Жена Валентина со стихами своими отправилась в местную желтую газету, и там (уж неизвестно, на какой почве) подружилась с ответственным секретарем редакции – очкастым журналистом Сергеем Приблудовым. А тот, чтобы тираж увеличить и газету популярнее сделать, все норовил разные сенсационные статейки публиковать. Он как раз к этому времени познакомился с экзотическим гостем города – проповедником Общества сознания Кришны, и пропечатывал из номера в номер так называемые «Разговоры с Вечностью». Через Приблудова и Валентина с необычным гастролером познакомилась. Тот, хоть и имел новое замысловатое труднопроизносимое кришнаитское имя, охотно откликался на прежнее свое советское – Павел.
Вот так все и завертелось. Да, на беду, еще и день рождения Григория Францевича подоспел. Как у них в редакции шли беседы, отставной майор понятия не имел, а только вышло так, что на его сорокалетний юбилей жена позвала (как пояснила – для интеллигентности) и молодого очкарика Приблудова, и кришнаита-гастролера Павла!
Впрочем, интерес их к мероприятию был, похоже, сугубо прагматичным: журналист рассчитывал вытрясти из бывшего замполита какие-нибудь сенсационные подробности о неуставных отношениях или другие военные тайны, а кришнаит вообще всегда искал возможность расширить проповеднические контакты. Они пришли не с пустыми руками: Приблудов со словами «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» подарил Григорию Францевичу гипсовую скульптуру голой женщины и книгу неизвестного ему дотоле писателя Кафки, а кришнаит Павел – сандаловые палочки да красивую бутылочку с отваром из гималайских трав.
– Это – для долголетия, – напутствовал он именинника. – Увеличивает жизнь в два раза – на себе испробовал. Стопроцентная гарантия! Только Вы ее аккуратно пейте: не больше глотка в неделю. Это ж Гималаи, Шамбала …
Вначале эта пара произвела сильное впечатление на некоторых гостей кафкинского юбилея: семидесятидвухлетнюю Леониду Георгиевну и специально приехавших из Биробиджана тестя с тещей, а также зазаборных переулочных соседей – супружескую пару Валерия и Ольгу Бедотовых. Единственный из местных приятелей Кафкина – отставной подполковник советских военно-воздушных сил Николай Филиппович Мукашенко – впрочем, поначалу отнесся к ним подчеркнуто равнодушно. Он-то знал, что самое верное ученье дали не оранжевые кришнаиты, а Христос и Сталин. А все эти сектанты – от безделья. Голода они не видели, вот с жиру и бесятся!
Григорий Францевич – как бывший работник идеологического фронта, привыкший говорить много и разнообразно – быстро сошелся с новыми знакомыми. Тем более, что ему необычайно польстило предложение газетчика поделиться воспоминаниями о нелегких армейских буднях. Была, конечно, маленькая закавыка: до выхода на пенсию Григорий Францевич служил не совсем, так сказать, в армии. Впрочем, опять же, это – как посмотреть. Стройбат – это ж, все-таки – ВОЕННЫЕ строители!
Праздник, проходивший во дворике среди яблочных деревьев, в целом, можно сказать, удался. Мать, правда, не удержала слезы, когда желала сыну большого семейного счастья и долгих лет жизни, да сосед Валерий Юльевич после нескольких рюмок яблочного самогона стал шататься, опрокинулся на стоящую во дворе бежевую майорскую «Ниву», а потом и вовсе в нехороших народных выражениях стал выяснять отношения с супругой.