Проклятие Кафки
Шрифт:
Пробуждение было медленным.
Вначале пришло его осознание. Обычное дело: спал, спал, и – вот, пожалуйста, все закончилось. Душа вернулась в тело после ночных странствий по эфиру, как говорится. Впрочем, может так и не говорится, а вставать, таки, придется. Но – лень.
Кафкин неторопливо приходил в себя.
Кажется, все-таки – перебрал. Вот вечная история: вроде все нормально идет, а потом вдруг отключаешься. Словно оказываешься на дне. А дно такое, что ни один Горький не опишет и не достанет оттуда. Эх, жизнь наша нелегкая!
Что
Он стал оживлять события вечера, и постепенно дошел до беседы с журналистом. Как того звали (да и фамилию его) Григорий Францевич не помнил. Это, впрочем, и не важно. А важно то, что тот обещал притащить магнитофон, чтобы записать интервью. Чего доброго, и в самом деле припрется спозаранку!
Что еще было? Тесть с тещей рано ушли спать.
Пили за повышение пенсий …
Дальнейшее Кафкин восстанавливал уже нетвердо. Впрочем, память еще удерживала отдельные диковинные отрывки из повествования оранжевого йога о его путешествии по Индии, монастырях, мантрах, Кришне, перерождении людей в кошек, необходимости отказа от мясного, жизненной силе отвара …
Да, и еще, кажется, уже прощаясь, целовался с журналистом, который восхищенно поглаживал «Ниву», да – дурень – по пьяной щедрости пообещал подарить подполковнику Мукашенко все восемь томов «Советской военной энциклопедии». Ах, осел! Вот так, осел! Ведь этот сталинист теперь ни за что не отстанет!
И голова-то побаливает.
Все-таки, зря мы себя не жалеем, вздохнул Кафкин. Пьем алкоголь, нагружаем печень. И это – вместо того, чтобы культурно посидеть со стаканом минеральной воды. Ну, – в крайнем случае – добавить туда (чисто символически) чуть-чуть коньячку. Да ведь сейчас коньяку-то настоящего нет, вот в чем проблема! Гонят фальшак. Сплошной бутор. Вот и приходится самогон принимать яблочный … тьфу, мерзость какая! И какой дебил придумал его делать из яблок? Нет, чтобы – из капусты! Кстати, о капусте: сейчас бы капустного рассольчику хряпнуть. Самое – то! Да и поесть бы не мешало, однако!
Тут он почувствовал, что рука его затекла от долгого лежания на боку. Такое бывало. Занемела рука-то, елки-палки. Да-с … надо бы перевернуться. Он попытался это сделать, и с удивлением вдруг ощутил, что не может. Тело за время сна совершенно перестало его слушаться. Непорядок. Вот, что значит на сундуке спать.
Кафкин приоткрыл глаза. Хоть не хочется, а надо вставать. Попить рассольчика капустного, да и – вообще …
ВООООБЩЩЩЩЩЕЕЕЕЕЕ!!!!
Такого он еще не видел за всю свою многострадальную замполитовскую жизнь!
Вместо нормального загорелого и слегка располневшего человеческого тела Григорий Францевич узрел внезапно нечто … нечто …
Да что же это такое?..
Он лежал на боку и с безумным ужасом таращился на какую-то зелено-желтую толстую колбасу с черными пятнами-бородавками, из которой торчали длинные разрозненные чёрные волоски. На колбасе еще имелись бледные короткие щупальца-отростки. И одно из щупальц как раз и ощущалось, как онемевшая рука!
Сделав невероятное усилие, Кафкин сумел перекантоваться на спину – или то, что являлось спиной. Рука (а рука ли?) освободилась.
Так, так, так.
Редкий случай, подумал Кафкин. Глюки – и такие натуральные! Раньше такого не было. Вот, она, значит, как стегает – белая горячка. Но ведь принял-то не слишком много!?
Он закрыл глаза и опять попытался полностью восстановить ход событий. Сколько же он осилил? Да, нет – не больше обычного. Да, кстати – спохватился Кафкин – ведь я же еще и ночью пробуждался. Да, было дело. И … и настоечку даже пил. Настоечку … отвар травяной …
Тут вдруг по его новой спине пробежала паническая дрожь.
Разом вспомнился оранжевый, вручающий бутылку в начале вечера, и говорящий, что – не больше глотка в неделю. Отвар гималайский, говорит …
Ах, ты, сволочь лысая, мелькнула вдруг страшная догадка в голове Кафкина. Подсунул свое зелье, подлец, и – тю-тю!
Но ведь этого не может быть?!
Не бывает такого, чтобы человек выпил чай из трав, и превратился …
В кого?
Он снова открыл глаза и попытался приподняться на сундуке, опираясь на него руками.
Батюшки, да сколько ж рук-то у него?
Григорий Францевич – совершенно потрясенный – смотрел на свои руки. Да какие же это руки, мать вашу!
Пальцев не было, да что – пальцы!? Рук не было – вот беда. Какие-то щупальца-придатки, черт их дери! Да еще в таком количестве.
Ворочаясь и изгибаясь на сундуке, Кафкин все-таки смог чуть приподняться, и все более утверждался, что вовсе это с ним и не белая горячка происходит.
А что?
А то, что он – бывший майор стройбата и замполит, коммунист (билет сохранил!) и идейный материалист, всегда отвергавший чудеса и прочую поповщину – стал гусеницей!
Гусеницей!
Нет! Это же совершенно невозможно, тем более в свете обнаружившегося пражского предка – классика мировой литературы!
Вот тебе, кстати сказать, и – классик. Родственничек. Кафка. Это ж, прямо – проклятье какое-то …
Проклятье Кафки!
И как быть с покупкой «Мерседеса»? Опять же – жена. ЭТА – точно не поймет и скандал устроит!
Надо что-то делать, панически подумал Кафкин.
Нет, но каков мерзавец этот оранжевый!? Перерожденец! Прикинулся овечкой, и проник в дом в волчьей шкуре! Или – наоборот? Неважно. А важно, что плел про переселение душ он не просто так!
А что ему было надо? Почему именно Кафкина решил превратить в гусеницу?
А все очень просто, тотчас же догадался Григорий Францевич. Все проще пареной репы: он же сам сказал, что бывал в Индии. Вот и ответ! Его там ЦРУ завербовало с целью проведения диверсий против военнослужащих Советской Армии. Элементарно! Орудуют на-пару с этим журналюгой – вынюхивают, кто уволился, и – тут, как тут. Подарочек, дескать, принесли. А сами-то … Интервью, говорит, про неуставные отношения. Ах, прихвостень натовский! Под таким соусом решил военные тайны выведать!