Проклятие китайского колдуна
Шрифт:
– Прекрати ерничать! – поморщилась Даша. – Лучше окликни его. Может быть, он вообще – мертвый.
– Живой, – сказала я, – а если и мертвый, то – совсем недавно. Еще теплый.
– Прекрати говорить гадости! – взвизгнула Даша.
Она сама опустилась на колени, заглянула под стойку и сдавленным голосом позвала:
– Ми-и-иша! Выходи к нам.
Из-под стойки раздалось невнятное бормотание – будто глухо заклокотала кипящая вода в плотно прикрытой крышкой кастрюльке.
– Миша, это ты? Скажи, что это ты…
– Помогите… – донеслось из-под стойки.
–
– Помогите… – снова раздалось сдавленное из-под стойки, – мамочки…
Это был определенно голос Михаила. Но как он туда втиснулся?
– Помогите…
– Помогите, – проворчала Даша, – как мы его оттуда выта– щим? Залез, теперь – помогите.
– Поднять стойку? – предложила я.
– Нет, – качнула головой Даша, внимательно осмотрев стойку со всех сторон, – стойка вон какая огромная, а мы… Тем более, если сам Михаил не может поднять ее, то уж мы-то и подавно. Нет, ну как он туда втиснулся? Впрочем, мне бабушка рассказывала, что человек – в принципе – действуя, в состоянии аффекта, может все что угодно сделать. Бывали случаи, когда люди с девятого этажа выпрыгивали, вставали, отряхивались и шли дальше. Внутри каждого человека есть источник энергии невероятной силы, которая высвобождается только при эстремальных ситуациях. Помнишь известные рассказы о том, как солдат во время отступления волок пушку, которую десять человек не могли потом сдвинуть с места. Или как мать во время пожара несколькими ударами ломала железную дверь, чтобы спасти своих детей? А уж втиснуться в любой объем – ничего такого уж сложного и невероятного тут нет… Моей бабушке приходилось извлекать людей из мусоропровода, из тумбочек, из труб парового отопления… знаешь, такие большие трубы в подвалах есть и в котельных?..
– Она в службе спасения работала, твоя бабушка? – спросила я, прикидывая, как можно будет высвободить несчастного узника стойки для обуви.
– Нет, – немного удивленно ответила Даша, – в психиатрической клинике она работала. В отделения для содержания буйнопомешанных. Я разве тебе не рассказывала?
– Не помню, – сказала я, – не важно… Кажется, я знаю, как нам вытащить этого…
– Как? – оживилась Даша.
– Нужна отвертка, – проговорила я, опуская на корточки перед стойкой, – или по крайней мере – нож.
– У меня есть в вещах, – воскликнула Даша, – хороший такой перочинных нож. С полусотней лезвий. Там, кажется, и отвертка найдется.
– Неси скорее.
– А как ты думаешь его того?..
– Помогите! – снова захрипел Михаил, – не имеете права! Позовите моего адвоката… Мама… И маму позовите. И Николая Гавриловича.
– Какого Николая Гавриловича? – оторопело спросила Даша.
– Чернышевского, – прохныкал Михаил, – я в школе учился имени его…
– Готово, – сказала Даша, – он бредит. Наверное, от всех переживаний у него поехала крыша. И очень просто – у меня скоро тоже поедет. Так, как – ты говоришь – его можно извлечь оттуда?
– Очень просто, – сказала я, – вытащим отсюда всю обувь. Тапочки эти дурацкие китайские… Свинтим верхнюю крышку, отвинтим стенки – смотри они на винтиках держаться. А там уже дальше легко.
– Не так-то легко, – пожала плечами Даша, – может, лучше вызвать кого-то из обслуживающего персонала?
– Вот нет уж, – уверенно сказала я, – а объяснять, как у нас оказался псих под обувной стойкой – ты будешь? Он, кажется, совсем ничего не соображает. Снова захотела в полицию?
– Нет, – поспешно ответила Даша, – не хочу больше в полицию.
И пошла за ножом.
* * *
К утру процедура освобождения Михаила была успешно завершена – мне даже удалось свинтить стойку обратно. Но вот Михаил, появившийся под прозрачный утренний свет, являл собою зрелище плачевное.
Даша оказалась права – рассудок нашего нового знакомого порядком повредился после порции адского зелья, которым угостили нас…
Надо думать – те самые галлюцинации, что едва не погубили меня, обыкновенного человека Михаила выбили из колеи – видимо надолго.
Когда я пыталась завести разговор – помнит ли он о том, что с ним случилось, как он оказался под обувной стойкой, лицо Михаила исказилось от страха, а когда я упомянула о черных птицах, он закричал и снова бросился к злополучной стойке – нам с Дашей еле-еле удалось успокоить его.
Дрожащий и жалкий, с лицом измазанным слюной и слезами, с тоскливо поникшими усами, он забился в угол комнаты и что-то бормотал себе под, изредка вскрикивая, прося нас никуда от него не отлучаться. Иногда он забывался и снова принимался призывать своего адвоката, маму и Николая Гавриловича Чернышевского.
В общем, совершенно понятно было, что без помощи профессионального психиатра здесь не обойтись. Да и профессиональный психиатр тоже вряд ли поможет – Даша, имея соответствующее образование, пыталась поговорить с Михаилом, но добилась того, что он тихо заплакал, закрыв лицо руками.
– Без препаратов я ничего не сделаю, – сказала она, обернувшись ко мне и разведя руками, – он абсолютно невменяем. Совершенно очевидно, что он перенес сильнейшее психического потрясение и ему нужно – по крайней мере – немного успокоиться. Несколько дней ему придется находиться под наблюдением специалистов.
Солнце поднялось уже высоко. Глаза мои слипались и мне уже больших усилий стоило разобрать, что говорит Даша и что вообще происходит вокруг меня.
– Ладно, – проговорила я, – сдадим его в ближайшую психушку, а сами на самолет и вон отсюда… Больше ни часа не могу оставаться здесь.
Даша смотрела на затихшего в углу Михаила внимательно и так долго, что я успела за это время несколько раз провалиться в липкий сон и снова пробудиться.
– Вряд ли получится у нас от него так просто избавиться, – со вздохом констатировала Даша, – посмотри, как только я или ты делаем малейшее движение, он тут же открывает глаза и смотрит… как сова…