Проклятие лорда Фаула
Шрифт:
Он спрятался в узкой трещине в стене. Когда Кавинант проходил мимо, он прыгнул на него и всей тяжестью навалился ему на грудь. Его тупое безглазое лицо было воплощением самой свирепости. Ударив Кавинанта, эта тварь схватила его за левую руку.
Сила удара отбросила Кавинанта назад, к пропасти. Какой-то миг он не осознавал этой опасности. Юр-вайл поглощал его внимание. Подняв руку Кавинанта прямо к своему лицу, он обнюхал ее, влажно хлюпая носом, словно ища что-то, а потом попытался засунуть его палец с кольцом в свой рот. Кавинант отшатнулся еще на один шаг, его нога соскользнула с выступа. В это мгновение он вспомнил об алчной бездне,
Какое-то мгновение Кавинант удерживал посох. На его левой руке всем весом повис юр-вайл. Но покалеченная рука не смогла удержать посох. Вместе с юр-вайлом, пытавшимся откусить его палец с кольцом, он полетел в пропасть.
Прежде чем он смог издать крик ужаса, сила, подобная ударной волне, настигла и ударила его, выбив воздух из легких, и лишила сознания. Очнувшись после удара, он обнаружил, что задыхается в грязи, залепившей лицо. Он лежал лицом вниз на крутом склоне, покрытом сланцем, глиной и мусором, и все это набилось ему в рот и в нос. Он долго не мог пошевелиться и только кашлял и отплевывался. Эти усилия сотрясали его, мало помогая.
Потом, задрожав от напряжения, он перекатился через бок и поднял голову. Откашлявшись и выбросив из себя целый фонтан грязи, он почувствовал, что может дышать. Но он по-прежнему ничего не видел. Потребовалась секунда, чтобы он осознал это. Он ощупал лицо, убедился, что глаза целы и открыты. Но они не видели ничего, кроме полной кромешной тьмы. Это было похоже на то, как если бы он ослеп от паники, словно его зрительные нервы онемели от ужаса.
На некоторое время им и впрямь овладела паника. Лишившись возможности видеть, он почувствовал, как пустой воздух сгущается вокруг него и засасывает, словно он тонул в зыбучих песках. Ночь била по нему крыльями, словно стервятники, слетевшиеся на падаль.
Сердце стучало тяжелыми биениями страха. Он стоял на коленях, покинутый, лишенный зрения, света и разума крайней степенью ужаса, и его дыхание булькало в горле. Но когда первый приступ ужаса прошел, он понял все. Страх — это была эмоция, которую он понимал, часть условия его существования. И его сердце продолжало биться. Работая с перебоями, словно раненное, оно все еще поддерживало в нем жизнь.
Внезапно, конвульсивно, он поднял кулаки и ударил по грязи по обе стороны от головы, отбивая ритм собственного пульса, словно пытаясь выбить из грязи разум.
Нет! Нет! Я не выживу!
Это утверждение укрепило его. Выжить! Он был прокаженным, привычным к страху. Он знал, как с ним бороться. Самоконтроль, и еще раз самоконтроль.
Он прижал руки к глазам. На фоне черного появились цветные пятна.
Он не ослеп. Он видел темноту. Он упал и теперь был далеко от единственного источника света в катакомбах. Разумеется, он не мог видеть.
Адское пламя!
Он инстинктивно потер руки и вздрогнул, ощутив на них царапины. Самоконтроль.
Он был один… один… без света, где-то на дне выступа расщелины, за много лиг от ближайшего выхода на открытый воздух. Без помощи друзей, без средств к спасению для него внешняя поверхность горы была так же недосягаема, как если бы ее вообще не было. Спастись было невозможно, если только…
Самоконтроль…
…если он найдет
Проклятье!
Голод. Жажда. Ранения. Потеря крови. Он легкомысленно перечислил все возможности, словно произведя процедуру самопроверки. Он мог стать жертвой какого-нибудь порожденного тьмой яда. Мог наткнуться на более глубокую пропасть. Безумие, да. Это было так же возможно, как проказа. Крылья хлопали вокруг него, головокружительно вращались на фоне слепой черноты. Кавинант бессознательно поднес руки к голове, пытаясь как-то защититься.
Проклятье!
Ничего этого со мной не происходит.
Самоконтроль!
Его ослепила фатальная идея. Он ухватился за нее, как за видение. Да!
Он быстро переменил позу и теперь сидел на склоне. Ощупав свой пояс, он нашел нож Этиаран. Тщательно зажав его в искалеченной руке, он начал бриться.
Не имея ни воды, ни зеркала, он подвергал себя реальной угрозе перерезать горло, а сухость бороды причиняла боль, словно он использовал нож, чтобы придать своему лицу новую форму. Эта боль была частью его самого, ничего невозможного в этом не было. Если он порежется, грязь попадет в ранку и неминуемо возникнет заражение. Это успокоило его, как если бы было признанием его самоидентификации.
Таким способом он заставил тьму отступить, втянуть свои когти.
Когда с бритьем было покончено, Кавинант усилием воли заставил себя оценить ситуацию. Ему хотелось знать, где он находится. Осторожно, на ощупь, он начал исследовать склон, двигаясь на четвереньках.
Прежде чем он продвинулся на три фута, ему попалось тело. Плоть была еще мягкой, словно не успела застыть, но грудь была холодной и покрытой какой-то жидкостью, в которой Кавинант испачкал руки и ощутил запах гнилой крови.
Он отпрянул назад, застыв на месте, тяжело дыша и чувствуя как дрожат колени. Это был юр-вайл, тот самый, что напал на него. Разбившийся насмерть. Он хотел пошевелиться, но не мог. Шок от открытия заморозил Кавинанта, словно он внезапно открыл опасную дверь. Он чувствовал себя в окружении опасности. Почему это существо напало именно на него? Неужели оно чувствовало Белое Золото по запаху?
Потом его кольцо начало светиться. Кровавый кружок превратил его в ободок тусклого огня вокруг пальца, в красные оковы. Но оно не отбрасывало света — даже не давало Кавинанту возможности увидеть сустав, на который оно было надето. Кольцо зловеще сияло перед ним, выдавая его любому взгляду, спрятанному в темноте, и не давало ему ничего, кроме страха.
Он не мог забыть, что это значило. Над Страной начиналось кровавое полнолуние.
Это заставило Кавинанта вжаться в грязный склон. В горле стоял ком, словно насильно втиснутый туда ужас. Даже бесконтрольный шум дыхания, казалось, указывал на него атакующим клыкам и когтям, таким невидимым в темноте, что он даже мысленно не мог их себе представить. Он был один, беззащитный и жалкий.
Если он только не найдет какой-то способ воспользоваться силой своего кольца.
Он отбросил эту мысль в тот же миг. Нет! Никогда! Он был прокаженным, его возможность выжить зависела от полного понимания и принятия собственной беспомощности как своей неотъемлемой черты. Таков закон проказы. Ничто не могло быть таким фатальным для него — ничто не могло разрушить его тело и разум с такой болью — как иллюзия. Сила во сне. И прежде чем умереть, он станет таким же зловонным и обезображенным, как тот человек, которого он видел в лепрозории.