Проклятие любви
Шрифт:
– Может быть.
Его тон был учтивым, неопределенным. Тейе встала, он тоже поднялся.
– Твой чертеж на редкость гармоничен и прекрасен, – сказала она, и Бек понял, что она не льстит ему.
Он поклонился.
– Отец хорошо научил меня. Да продлятся дни твои долго, императрица.
Она кивнула в ответ и вышла.
Следующие несколько часов она ходила из палаты в палату, спокойно беседуя со всеми управителями Эхнатона, пытаясь убедить их отговорить его от безумного плана. Она даже заглянула к заместителю Эйе Раннеферу; Тейе стояла у входа в конюшни на циновке, расстеленной, чтобы она не запачкала своих чистых легких сандалий, а за спиной Раннефера ржали и топтались лошади, и она морщилась от сильного запаха навоза. К тому времени, как она села в носилки и отправилась обратно в свои покои, у нее оформились два сильных впечатления, которые предстояло обдумать. Первое – сила убеждения или сбивания с толку, которую имело учение сына. Каждый, с кем она говорила, так или иначе, ссылался на него. Второе – сила уз, каким-то образом связавших Эхнатона и Нефертити друг с другом и с людьми, которые окружали их в те дни, когда Эхнатон был еще царевичем. Эхнатон вел их за собой на пути к власти, и они были еще достаточно молоды, чтобы испытывать благодарность.
Незадолго до полудня сын пришел проститься с ней. Она почтительно опустилась на колени и поцеловала его ноги, испытывая неловкость за свои опухшие глаза и землистый цвет лица – от вина, выпитого накануне. Он поднял ее с колен и поцеловал в лоб, увенчанный золотой диадемой. У него был такой виноватый вид, он так явно жаждал ее одобрения, что она проглотила возражения, готовые сорваться с языка. Возможно, когда он снова увидит это место, он изменит свое решение. А может быть, со временем оно станет меньше привлекать его.
– Я вернусь через четырнадцать дней, – сказал он. – Надеюсь, дорогая матушка, что ты к тому времени сама решишь переехать в мой священный город.
– Его строительство растянется на годы, – ответила она неопределенно. – Эйе едет с тобой?
– Должен ехать. Мне нужны мои лошади и колесница. – Он заколебался, явно не в состоянии решить, остаться или уйти, и, видя его затруднения, она обняла его.
– Да будут твердыми подошвы твоих ног, Эхнатон.
Он обнял ее, растроганный тем, что она назвала его новым именем.
– Я люблю тебя, матушка.
Это было как возвращение к прошлым временам – держать его в объятиях, чувствовать щекой его костлявое, покатое плечо, его дыхание, раздувающее ее волосы. Глаза наполнились слезами сожаления и усталости. Она прижалась губами к его шее.
– Тебе лучше уйти, – неуверенно сказала она. – Моя кровиночка, мой бедный царевич. Иди!
Он тепло улыбнулся и ушел.
Когда последняя ладья флотилии фараона исчезла из виду, дворец вздохнул с облегчением. Ритм жизни замедлился, и Малкатта быстро вернулась к беззаботности былых дней. Можно было устраивать шумные веселые празднества или проводить жаркие солнечные дни, предаваясь томной неге. Будто бы для того, чтобы опробовать свою свободу, придворные принялись переправляться через реку к храму Амона в Карнаке в количествах больших, чем помнилось жрецам за годы и годы, и молиться с усердием, которое удивляло как служителей божьих, так и самих новообращенных.
Тейе чувствовала себя так, будто выздоравливала после долгой болезни. Она вызвала своего ювелира и провела целый день, выбирая новые серьги, пекторали, браслеты. Она заказала дюжину новых нарядов. Вместе со Сменхарой она ходила к погребальному храму своего почившего супруга, приносила ему пищу и цветы и воскуряла благовония. Она присмотрела новые покои для Сменхары и Бекетатон и наняла им новых наставников из Обители жизни в Карнаке. Впервые за много месяцев она вгляделась в лицо сына, отметив у него полные губы и миндалевидные глаза отца, хотя у мальчика они были не такие яркие, как у фараона. Он также унаследовал уверенную, царственную поступь Аменхотепа. Но он был еще слишком мал, чтобы проявить черты характера, по которым можно было бы узнать в нем сына Аменхотепа. Разговорчивое настроение часто сменялось периодами длительного молчаливого размышления. Было ли это вызвано глубокой задумчивостью или просто спадом интереса и внимания, Тейе не могла определить. Порой он впадал в угрюмость.
– Я хочу, чтобы Мериатон вернулась, – заявил он однажды, когда они покачивались в ладье Тейе, стоявшей на якоре у берега. В одной руке Сменхара беспечно держал свисавшую рыболовную лесу, полуобернувшись к матери в своем креслице из слоновой кости. – Она, наверно, скучает без меня. Одному делать уроки скучно, и я ненавижу Бекетатон. Она хнычет, когда я не хочу играть с ней.
– Она просто маленькая, – напомнила ему Тейе. – Ей ведь только два года, Сменхара. Мериатон так же хныкала в ее возрасте.
– Нет, она не хныкала, она просто дулась. И все равно, как ты можешь знать, чего ей хочется? Ты заходишь в детскую, чтобы просто взглянуть на Бекетатон, и сразу же торопишься обратно, к моему братцу-царю. – С угрюмым видом он подергивал лесу. – Фараон взял Мериатон и Мекетатон с собой в путешествие по реке, и я тоже хотел поехать, но ты не мне позволила. Им всем весело вместе. – Он капризно выпятил нижнюю губку и забросил за смуглое плечико детский локон.
Тейе подтянула босые ноги в тень балдахина.
– Но я ведь тоже не поехала, – напомнила она, но он разгневанно поднял локти.
– Фараон не захотел тебя взять, вот почему ты не поехала!
– Это ты слышал от слуг или сам пришел к такому выводу? В любом случае, ты – вредный, избалованный маленький царевич, – поругала она сына. – Как давно уже учитель не сек тебя?
– Мои учителя никогда меня не секли. Я пригрожу им, если посмеют. И я сам решил, что фараон был рад оставить тебя здесь.
– Я вижу, что с дисциплиной в детской было очень плохо. Однажды ты можешь стать фараоном, Сменхара. Ты должен знать, как это – чувствовать себя простым смертным, прежде чем ты вкусишь радости божественности.
Не по годам развитый ребенок поклялся.
– Спорю на свой новый поплавок, что тебя никогда не секли кнутом, мамочка.
– Нет, не секли. Твой дядя Эйе ударил меня однажды кнутом и часто шлепал, потому что я была своенравна и отказывалась учиться у него.
Повисло долгое молчание, и Тейе подумала, что он забыл о ее присутствии. Она сонно прикрыла глаза, подставив лицо ласковому ветерку. Но через некоторое время он сказал:
– Это другое. Ты – женщина. А я вправду когда-нибудь стану фараоном?
– Я императрица и богиня, и никто не может оскорблять меня, – резко ответила она. – Лови рыбку, не отвлекайся. Я хочу поспать.
Он уныло ударил носком в борт ладьи и дал выход своим чувствам, показав язык безмолвному рабу.
– Я не хочу больше ловить рыбку. Я хочу плавать.
– Один в воду не лезь. У тебя еще не так много сил.
– Когда я стану фараоном, я буду делать все, что захочу.
– Может быть, – ответила Тейе, почти засыпая.
Злость Сменхары стихала. Она заметила, что он вытащил удочку из воды, так ничего и не поймав, и уселся под своим балдахином играть в сенет.