Проклятие победителя
Шрифт:
— А как бы ты поступила на моем месте?
Она нетерпеливо отмахнулась.
— Нашему народу давно пора чему-нибудь у вас научиться, — добавил Арин. — Ведь вы завоевали полмира. Как думаешь, Кестрель, выйдет из меня валорианец?
— Нет.
— Почему? Видишь, я придумал настолько гениальный план, что мой собственный предводитель захотел его присвоить.
— А ты ему позволил. И кто же ты после этого? — Кестрель встала, прямая и тонкая, как клинок.
— Я лжец, — медленно произнес Арин, зная, что именно это сказала бы она сама. — Трус. Бесчестный человек.
Вот опять, опять она бросила на него этот взгляд, в котором скрывалась ярость.
— В чем дело, Кестрель? Что с тобой?
Ее лицо стало суровым, и Арин понял, что больше ничего от нее не добьется.
— Я хочу поехать к Джесс.
Смятое, увядшее растение лежало на столе.
На что вообще рассчитывал Арин, когда искал эту несчастную траву?
Снег накрыл тропинку, по которой они шли к карете. Кестрель была благодарна Арину за то, что он успел найти лекарственную траву, но события этого вечера натолкнули ее на невеселые размышления. Внутри все сжималось от дурных предчувствий. Из головы не шло странное поведение Плута и план Арина. Он был пугающе хорош. Ей как можно скорее нужно сбежать, но во дворе ее сразу окружили вооруженные гэррани, которые с каждым днем все меньше походили на оборванцев-бунтовщиков и все больше — на солдат хорошо обученной армии.
Если она сбежит, что будет с Джесс?
Сарсин, которая несла растение, села в карету. Кестрель собиралась сделать то же самое, но в последнее мгновение оглянулась на дом. Его очертания тускло мерцали в сумерках, подернутые дымкой снегопада. Кестрель увидела снаружи свои похожие на ракушку покои в восточном крыле здания. За высоким каменным прямоугольником, должно быть, находился сад, но отсюда стена казалась вдвое шире.
Дверь!
Кестрель вспомнила запертую дверь в конце сада и кое-что поняла. Судя по всему, она ведет в другой сад, зеркально отражающий ее собственный. Вот почему снаружи стена кажется шире. Из этого сада можно попасть в западное крыло. Его ярко освещенные окна большие и с такими же ромбовидными решетками, как в ее покоях.
Кестрель увидела покатую крышу западного крыла. Она заканчивалась прямо над комнатой на первом этаже, где могла располагаться библиотека или гостиная. Кестрель улыбнулась. Теперь у нее тоже был план.
— Только для Джесс, — сказала Кестрель лекарю.
Ей было плевать на других. Она по пятам следовала за врачом, желая убедиться, что все лекарство будет истрачено на ее подругу, хотя она то и дело видела знакомые лица под лиловой маской яда.
Когда напиток приготовили и поднесли к губам больной, та подавилась. Отвар потек у нее по подбородку. Лекарь спокойно поймал капли краем чашки и снова попытался влить напиток ей в рот. Ничего не выходило.
Кестрель взяла чашку в свои руки.
— Выпей, — велела она подруге.
Джесс застонала.
— Выпей, или пожалеешь.
— Я смотрю, ты прекрасная сиделка, — усмехнулась Сарсин.
— Ты пожалеешь, если откажешься пить, — продолжила Кестрель, — потому что никогда больше не сможешь меня дразнить, не увидишь, как я делаю глупости, чтобы добиться своего. Ты больше не услышишь, как я скажу, что люблю тебя. Я так люблю тебя, сестренка. Выпей, пожалуйста.
В горле Джесс что-то щелкнуло. Кестрель приняла это за знак согласия и снова приложила чашку к ее губам. Подруга сделала глоток.
Прошло несколько часов. И когда наступила глубокая ночь, Джесс все еще не становилось лучше. Сарсин уснула в кресле, а где-то далеко Арин готовился к битве, которая могла начаться уже с рассветом.
Вдруг Джесс сделала вдох. Он был слабым, едва слышным. Но все же лучше, чем раньше. Ее глаза приоткрылись, она увидела Кестрель и хрипло проговорила:
— Я хочу к маме.
То же самое однажды сказала ей сама Кестрель, когда они были совсем маленькими и спали в одной кровати. Теперь уже Кестрель взяла подругу за руку и начала бормотать слова утешения, которые больше напоминали музыку.
Она почувствовала, как Джесс в ответ слабо сжала ее пальцы.
— Держись, — прошептала Кестрель.
Джесс послушалась. Ее взгляд стал осмысленным, глаза открылись шире. Она очнулась.
— Нужно рассказать Арину, — посоветовала Сарсин, когда они вернулись в карету.
Кестрель понимала, что та говорит вовсе не о Джесс.
— Я ничего не скажу. Как и ты. — И презрительно добавила: — Ты слишком боишься Плута.
Она не стала говорить, что сама боится его ничуть не меньше.
Этой ночью Кестрель снова попыталась открыть дверь в саду. Она изо всех сил дергала ручку, но та была слишком тяжелой и даже не скрипнула.
Шел снег. Кестрель задрожала от холода, потом вернулась в комнату, принесла столик и поставила его в дальний угол. Она надеялась, что, взобравшись на него, сумеет упереться руками в стены и как следует оттолкнуться, но даже не смогла дотянуться до верхнего края. Тогда Кестрель принесла стул, поставила его на стол, но стена все равно оказалась выше.
Кестрель спустилась обратно и окинула взглядом сад, освещенный фонарем, который горел на лоджии. Она закусила щеку, размышляя, что будет, если положить стопку книг поверх стула, и вдруг услышала какой-то звук. Подошвы сапог заскрипели по гальке. Звук раздавался за дверью, по ту сторону стены.
Кто-то ее услышал. И все еще был здесь.
Кестрель как можно тише сняла стул со стола и вернулась внутрь.
Перед тем как уехать к ущелью в самый холодный ночной час, Арин успел отдать приказ, чтобы из покоев Кестрель вынесли всю мебель, которую она была в состоянии поднять.
34
Бойцы расположились внутри и по обеим сторонам ущелья. Глядя на них, Арин подумал, что, кажется, ошибался насчет валорианцев и их пристрастия к войне. Раньше он был уверен, что дело в жадности. В грубом чувстве собственного превосходства. Но теперь ему пришло в голову, что к завоеваниям валорианцев могла подтолкнуть любовь.
Арин влюбился в часы ожидания перед боем. В напряженную тишину, сверкающую, как молния. В город, что раскинулся внизу у него за спиной. Арин положил руку на ствол пушки, прислушиваясь, вглядываясь в проход между гор. И хотя он чуял страх людей вокруг, его самого охватил приятный трепет. Он чувствовал себя живым. В это мгновение жизнь напоминала ему свежий, полупрозрачный плод с тонкой кожурой. Он бы не задумываясь разрезал его. Ничто больше не вызывало у него таких чувств. Но у войны было еще одно полезное свойство: она помогала Арину забыть о том, о чем думать нельзя.