Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы
Шрифт:
Маршан ничего не помнил ни о том, как он узнал об этом, ни о посадке, ни о том, как поспешно и радостно открывали анабиозные камеры, о пробуждении колонистов, о начале жизни на планете… он знал лишь, что в какой-то момент обнаружил, что лежит, скорчившись, на мягком, теплом холме, и, посмотрев вверх, увидел небо.
5
Над ним склонились вытянутые волосатые губы и нависающие надбровные дуги шимпанзе. Маршан узнал того молодого парня, Фергюссона.
— Привет, — сказал он. —
Шимпанзе смущенно сказал:
— Ну… вы, собственно, вовсе не были без сознания. Вы… — его голос замер.
— Понятно, — сказал Маршан и попытался встать. Он был благодарен своему телу, с крутыми плечами и короткими ногами, поскольку мир, в котором он оказался, обладал чересчур мощным тяготением. От усилий у него закружилась голова. Бледное небо и легкие облака завертелись вокруг него; он почувствовал странные вспышки боли и удовольствия, вспомнил вкус, которого никогда не пробовал, ощутил радости, которых никогда не знал… С усилием он подавил в себе остатки обезьяны и сказал:
— Ты хочешь сказать, я был… как это называется? Нестабилен? Смит не вполне удался.
Но ему не требовалось подтверждение Фергюссона. Он знал; и он знал, что следующий провал в сознании будет последним. Черни его предупреждал. Фосфолипиды, так, кажется? Пора было возвращаться домой…
Он увидел неподалеку мужчин и женщин — людей — занимающихся различными делами, и это заставило его задать вопрос:
— Ты все еще обезьяна?
— Какое-то время я ею буду, доктор Маршан. Мое тело погибло, вы же знаете.
Маршан задумался. Мысли его блуждали. Внезапно он поймал себя на том, что облизывает предплечье и чистит свой круглый живот.
— Нет! — закричал он и попытался встать.
Фергюссон помог ему, и Маршан был благодарен его сильной обезьяньей руке. Он вспомнил, что его беспокоило.
— Зачем? — спросил он.
— Что зачем, доктор Маршан?
— Зачем ты здесь?
Фергюссон с тревогой сказал:
— Лучше посидите, пока не придет доктор. Я здесь, потому что на «Тихо Браге» есть кое-кто, с кем я хотел встретиться.
«Девушка?» — удивленно подумал Маршан.
— И ты с ней встретился?
— Не с ней — с ними. Да, я с ними встретился. С моими родителями. Видите ли, мне было два года, когда стартовал «Тихо Браге». Добровольцев тогда было мало — ну, вы лучше меня знаете. И они… в общем, меня воспитывала тетушка. Они оставили мне письмо, чтобы я его прочитал, когда вырасту… Доктор Маршан! Что с вами?
Маршан зашатался и упал, он не мог ничего с собой поделать, он знал, что выглядит не лучшим образом, он чувствовал, как неуместные слезы текут из его звериных глаз; но этот последний и неожиданный удар оказался чересчур суровым. Он был перед фактом пятидесяти тысяч разрушенных жизней и принял на себя вину за них, но один брошенный ребенок, оставленный на попечение тетушки с извинениями в письме, разбил его сердце.
— Не понимаю, почему ты не убьешь меня, — сказал он.
— Интересно, что за лапшу ты мне будешь вешать на…
—
— Если бы только… — осторожно сказал Маршан. — И не жду никакого снисхождения, но если бы только был какой-то способ, чтобы заплатить за это. Но я не могу. У меня ничего не осталось, даже жизни. Но я крайне сожалею, мистер Фергюссон, и это должно помочь.
— Доктор Маршан, — сказал Фергюссон, — если я не ошибаюсь, вы говорите, что приносите извинения за Институт.
Маршан кивнул.
— Но… о, я не единственный, кто должен это сказать, но здесь больше никого нет. Послушайте. Позвольте мне попытаться объяснить. Первое, что вчера сделали колонисты, — выбрали имя дли планеты. Все проголосовали единогласно. Знаете, как они ее назвали?
Маршан лишь тупо посмотрел на него.
— Послушайте меня, доктор Маршан. Они назвали ее по имени человека, который вдохновил их на подвиг. Их величайшего героя. Они назвали ее Маршан.
Маршан уставился на него, долго смотрел, потом, не меняя выражения, закрыл глаза.
— Доктор Маршан! — уверенно сказал Фергюссон, потом, наконец всерьез забеспокоившись, повернулся и поспешно побежал по-обезьяньи, опираясь на костяшки пальцев, за корабельным доктором, который строго наказал позвать его, как только пациент проявит любые признаки жизни.
Когда они вернулись, шимпанзе не было. Они посмотрели на ветвистый лес и друг на друга.
— Видимо, ушел, — сказал доктор. — Может, это и к лучшему.
— Но ночью холодно! Он простудится. Он умрет.
— Уже нет, — сказал доктор так мягко, как только мог. — Он уже мертв — мертв в том смысле, который имеет значение.
Он наклонился и потер заболевшую спину, уже устав сражаться с гравитацией нового Эдема, потом выпрямился и посмотрел на звезды в темнеющем западном небе. Ярко-зеленая звезда была еще одной планетой Грумбриджа 1618, значительно более удаленной, состоявшей целиком изо льда и солей меди. Одна из очень слабых звезд, возможно, была Солнцем.
— Он дал нам эти планеты, — сказал доктор и повернулся назад к колонии. — Знаете, что означает быть хорошим человеком, Фергюссон? Это означает быть лучше, чем ты есть на самом деле, — так что даже твои ошибки хоть немного приблизят кого-то к успеху — и именно это он сделал для нас. Надеюсь, он слышал то, что вы пытались ему сказать. Надеюсь, он вспомнит об этом перед смертью.
— Если и нет, — очень отчетливо произнес Фергюссон, — мы все будем это помнить.
На следующий день они нашли скорчившееся тело.
Это были первые похороны на планете, и они уписаны в исторических трудах. Вот почему на планете Маршан на постаменте в космопорте есть небольшой барельеф над табличкой «ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ».
Барельеф изображает шимпанзе, который лежит, скорчившись, и смотрит невидящим, испуганным взглядом на мир — поскольку именно тело шимпанзе было найдено и тело шимпанзе похоронено под памятником. Барельеф и тело принадлежат обезьяне. Но над ними возвышается статуя бога.