Проклятие волков
Шрифт:
Подлинная воспитанность требовала, чтобы это замечание было воспринято как дружеская шутка, имеющая долю истины, а как же еще можно высказать горькую правду? Иначе может произойти такое, чего и представить нельзя. Они могут поссориться! Они даже до драки могут дойти! А в драке человеку можно сделать больно!
Подобающая случаю мягкая улыбка появилась на губах Тропайла, но он резко стер ее. Они собирались воткнуть ему в позвоночник огромный катетер и убить его. Он не будет им улыбаться! Это ему стоило большого усилия.
— Я не Сын Волка! — прорычал он, охваченный отчаянием, понимая, что оправдывается перед человеком, которого это меньше всего волнует и который, даже если бы это и волновало его, ничего не мог сделать. — Что за идиотский разговор о Волках? Я не знаю, что такое Сын Волка, и думаю, что этого не знаешь ни ты, ни кто-нибудь другой. Мне известно только то, что я действовал разумно. А все подняли вой. Считается, что можно узнать Сына Волка по отсутствию культуры, по невежеству, по его дикой ярости. Но ты зарубил троих, а я лишь подобрал кусок хлеба. И считается, что именно я представляю опасность!
— Волки никогда не знают о том, что они Волки, — вздохнул Гражданин Бойн. — Рыбы, наверное, думают, что они птицы, а ты, очевидно, думаешь, что ты Гражданин. Стал бы Гражданин говорить такие вещи, которые ты сейчас произносишь?
— Но они собираются убить нас!
— Тогда почему ты не сочиняешь предсмертное стихотворение?
Глен Тропайл глубоко вздохнул. Что-то терзало его.
Ничего хорошего, что он скоро умрет, ничего хорошего, что он умрет ни за что. Но то, что грызло его, не имело ничего общего со смертью.
Отношения складывались не так, как нужно. Этот бледный гражданин брал над ним верх. Налитая кровью железа в надпочечниках Тропайла — у Гражданина Бойна она была не больше булавочной головки — посылала крошечные гормоны к нему в кровь. Он мог умереть, да — это рано или поздно должно было произойти с каждым. Но пока он жив, он не мог вынести, если над ним берут верх в стычке, споре, отношениях. Глену Тропайлу было несвойственно дать себя победить без борьбы. Волк? Называйте его Волком, Авантюристом, Спекулянтом, называйте его Крутым Парнем, называйте его Игроком.
Если можно извлечь выгоду, он извлечет ее. Таким уж он создан.
Помедлив некоторое время, чтобы наметить план, он сказал:
— Ты прав. Очень глупо, но я, должно быть, потерял голову.
Он думал. Некоторые решают проблемы, разбивая их на составляющие, некоторые — сопоставляя факты. Метод Тропайла не походил ни на тот, ни на другой, он скорее напоминал дзюдо. Он допускал в своем сопернике такие качества, как Сила, Находчивость, Подготовка. Ему самому все это было не нужно; в каждом споре этих качеств соперника хватало на них обоих. Тропайл привык (и определенно это была привычка Волка, как он вынужден был признать) использовать сильную сторону противника против самого противника, разбивать противника о его же стальную броню.
Он думал.
Во-первых, думал он, надо принять решение. Волк? Пусть так, он не станет дожидаться пункции, он уйдет отсюда. Но как?
Во-вторых, нужно составить план. Существовали препятствия. Гражданин Бойн был одним из препятствий. Другим препятствием был Хармейн, Охранник Дома Пяти Правил. Где же тот шест, который даст ему возможность преодолеть эти барьеры? Есть Гала, его жена, подумал он. Она принадлежит ему; она сделает то, что он пожелает, если только он заставит ее захотеть сделать это.
Да, Гала. Он подошел к двери и позвал Гражданина Хармейна:
— Охранник! Охранник! Я должен повидаться с женой. Приведите ее ко мне!
Охранник не мог отказать. Он ответил мягко:
— Я приглашу Гражданку, — и заковылял прочь.
В-третьих, время.
Тропайл повернулся к Гражданину Бойну.
— Гражданин, — сказал он настойчиво, — так как твое предсмертное стихотворение готово, а мое — нет, не будешь ли так добр пойти первым, когда они… когда они придут?
Гражданин Бойн сдержанно посмотрел на сокамерника и улыбнулся Снисходительной Улыбкой.
— Ну, видишь? — сказал он. — Волк.
Это было верно. Но верно было и то, что отказать он не мог.
4
На полпути к краю света темно-синяя Пирамида восседала на выровненной вершине пика, точно так же, как она сидела с тех пор, когда у Земли еще было ее собственное настоящее Солнце.
Для Пирамиды не имело значения, что Глену Тропайлу вот-вот вонзят тонкий катетер в позвоночник, чтобы выкачать из него жизненные силы; Пирамиду не интересовало то, что затем спинной мозг будет выпит его сородичами, или то, что поводом для казни был поступок, который в человеческой истории не рассматривался обычно как уголовное преступление. Пирамиде безразлично ритуальное жертвоприношение в любом его виде. Пирамида видела, как они приходят и уходят, если о Пирамиде можно сказать «видела». Одним человеком больше, одним меньше, какая разница. Кому придет на ум проводить перепись клеток в заусенце?
И все-таки Пирамида испытывала своего рода интерес к Глену Тропайлу и к человечеству, частью которого он был.
Никто не знал о Пирамидах много, но все знали: они чего-то хотят, иначе зачем им было красть Землю?
А это сделали определенно они.
Был 2027 год н. э., год, с которого началась жизнь в бесчестье; были и другие годы, которые помнили люди, — 1941, 1066, 1492. Но ни один из них не имел таких громадных последствий, как 2027-й, по последствиям его можно было бы сравнить лишь с теми давними и забытыми датами, когда амфибии вышли из моря или когда первое покрытое шерстью двуногое взяло в руки палку. 2027-й превзошел их все.
Планета-беглец пробралась в Солнечную систему для грабежа и с тех пор убегает со своей добычей.
Отважные люди отправлялись в космос, чтобы изучить эту планету. Три их космических корабля приземлились на Планете Пирамид. Тогда они еще не знали, что это была именно она. Фактически, они даже не послали сообщений. Первое сообщение, сразу после посадки, было: «Она кажется э… э… очень пустынной». Второго сообщения не пришло.
Возможно, те полеты были ошибкой. Так думали некоторые. Кое-кто считал, что если бы человечество тихонько притаилось под своей атмосферой, как под одеялом, Пирамиды, возможно, улетели бы по эклиптике прочь.