Проклятие
Шрифт:
(Думается, не очень стилизуем быль с ее таинственными онтологическими сгустками, верно передали неподдельный, сверх и — метафорический, целостный план, а о мелочах мы не будем беспокоиться и распространяться, жанр требует хорошего конца, как в упомянутой сказке Конек-Горбунок, на спине с двумя горбами и аршинными ушами.)
Акт пятый и эпилог. Илюша, сын Паши
Вот и исполнились времена и сроки, конец истории этой семейки, из нашей весьма драматической повести вылетел в трубу динамизм, пора сматывать удочки, свертываться (правильно говорит Конфуций, счастливые народы не знают истории! Конец нашей истории прямо-таки в духе незабвенного и даже уже пресловутого Фукуямы; не в том дело, что у Паши больше ничего не происходит и не произойдет в жизни, а так, в его жизни сюжета, пафоса, трагизма нет больше, как уже говорилось, образумился, тверда связь с действительностью, твердо стоит на ногах, крепко вцепился в видимый мир явлений, не мучим безудержными ночными фантазиями, всем доволен, аж противно, как-то всё тускло, дохло, затхло, игра на понижение, конец стиля, сказал бы Парамонов, мастер затейливых интерпретаций нашей истории, энтропия, Фукуяма,
Итожим, вывод прост, очевиден, прозрачен, как чистое, только что вымытое стеклышко, живет Паша как в сказке, похвастаемся еще раз, его в министры культуры прочат, без дураков, чем не министр культуры? дерзать надо! напрягся, потягался Паша с всесильным фатумом, выдержал пробу на влажность, одолел (одолел и демонов), сборол его, положил на обе лопатки. Нет никакого фатума, сказки. Наше вам с кисточкой!
А все-таки ломаем голову, зудит, разбирает интерес, утыкаемся в напрашивающийся вопрос, преодолел ли он дурную, бессюжетную монадность злополучной кармы и ревущие, бушующие, всерьез бунтующие фантастические гены динамизирующейся шизофрении? преодолел ли пучину, мрак и вихрь? снято ли злое проклятие? Может, и само выдохлось, себя исчерпав, ушло в песок. Опасно зарекаться и праздновать парад победы, ведь еще не ясно, что там впереди красноречиво маячит, и умрет ли он от старости естественной смертью. Мы не узнаем, как там, в Израиле, его планида, прав ли он, снята ли порча и восстановлен союз со звездами и жизнью и из гроба воссияла прапрабабка, или опять проявится жутью пронизывающая загрязненность генетического кода, иероглифа смерти, власть жуткого, неотвратимого, как античный рок, который, как известно, сильнее, мощнее богов (вспоминается страшная история с Эдипом, неуютно думать, что без вины виноватым — до четвертого колена, от судьбы не уйти), навязчивого, прилипучего, снова-здорово, опять-двадцать пять, смертоносного вируса, передающегося, как сифилис, по наследству, — страшные сатурналии, то бишь зов Ничто, воля к саморазрушению, воля к смерти, от которой, как от самого себя, сколько ни убегай, никуда не убежишь, не уедешь. Ускакали быстрые, подлые годы, мы уже на сильном, крутом склоне лет, не доживем, а очень даже любопытно. Хорошо смотреть на волнующие события и при этом находиться в ложе для почетных гостей.
Вроде бы вздохнули, засадили хорошую, увесистую точку. Вздохнули и потянулись.
Нет зловещих, мрачных предчувствуй. Небо безоблачно и ясно.
Вдруг, как здоровый, бедовый, матерый, с доброго теленка Кабысдох из-под ворот, гав! гав!
Модная, андерграундная, модернистическая инсталляция, она вас грубо хватает за шкирку, трясет, вы в изумлении разинули пасть, говорить дальше не о чем, одно сплошное удивление, и вы чувствуете себя буквально армянином перед клеткой жирафа, всё, что возможно зашкалило, темнеет сознание, мрак: — Такого не бывает!
Разумеется, в жизни разное случается, всё и еще кое-что, не соскучишься, на то она и жизнь, разнообразны фокусы, всякие там угодников святые чудеса, упомянутое чудо с газовой камерой, которая не взяла убогого мальчика. Но искусству предписана строгость, художественная цельность, мера, соразмерность, мы же начинаем грешить экзотикой, чудесным, но куда деться, жизнь-то дико интересна, хитрые, затейливые, художественные выкидывает колена, кренделя, черте что негаданно выкомаривает. Словом, прощай безоблачное небо, испортилась погода, навсегда прощай, крах идиллии: сын-то Паши, Илюша, представляете, такой славный такой мальчик, тихий, трогательный бросающейся близорукостью очкарик, ему бы скрипка пошла, но музыки он совсем чужд, всё потому что чрезвычайно восприимчив к святой правде, меры не знает, словом, неудобный правдолюб, а в музыке больно много подозрительной двусмысленности, действует она не на разум, а непосредственно на эмоции, сердца напрасно мучит, как своенравный чародей, — подрос Илюша, занялся самосовершенствованием, сначала решил стать вегетарианцем, не есть никакой убоинки, голодание, духовный поиск, самоистязание, йога, самопознание, сидит в позе лотоса, глотает свой язык, останавливает дыхание, Индия духа, победа высшего начала над низшим, над немощной плотью, неумеренно увлечен всем этим, восторженная душа, обрел важный жзистенциальный опыт, в душе совершилось великое событие, наладился, рвется в Россию, сам не зная зачем, надо! Что сие значит?
Вот она подлинная человеческая комедия, специально не придумаешь, упрямо и с неколебимой отвагой гонит неистовые речи, долдонит сынок Павла Юрьевича нечто странное, этому его никто и никогда не учил, порыв глубинной самоидентификации, ночные завиральные грезы, моча в голову ударила, дурит, активен, это у них в генах, неожиданный и невероятный самообман, безудержные фантазии, когда полностью рвется связь с реальностыо, патология, перекос, экстравагантный, неудержимое рвение к новой жизни, несет чушь несусветную, лепечет неправдоподобную, завиральную и маловразумительную дурь, говорит, что он-де русский, так-то! со всей силой юной души прилип к идее, защемлен, навязчивая идея, идефикс, как есть идефикс, имеет достоверные мистические сведения, что у него душа русского (что такое душа? Пар!), знать ничего не хочет! Очевидно, более чем: размягчение мозгов и помрачение рассудка! Та еще семейка! Черное ему кажется белым, горькое — сладким, сладкое — горьким. В Израиле занудь, тоска безнадежная, смертельная, серость, жизнь не в жизнь, преснятина, никакой малой изюминки, скукой несет от благоустроенного быта, от бассейна с подогревом, уныние, хандра, удавиться можно…
(да не один он пустое несет, есть, есть такие, гудят, гудят, как улей, а нам-то … ли, рифма отличная, наверняка понравилась бы привередливому на этот ходкий товар Маяковскому, вот суют вам под нос богослова православного Меня, мол, отнюдь не банальный, стандартный богослов, очень глубокие интуиции. Да кто такой Мень? Вредина — вот кто! Нам он абсолютно не интересен.
“Представьте себе, вообразите, — лепит, приземляет
А те, что гудят, как улей, свою линию гнут, если Мень вам не авторитет, вы с ним в контрах, на ножах, то вот Бубер, мнение отца Александра Меня о восстановлении Израильского государства с незначительными оговорками и уточнениями разделил бы и Бубер)
…дерзит хаменыш, хамски звереныш огрызается, а вас я забыл спросить? да не пугайте меня, не из трусливых, я вам не какая-то там тварь дрожащая, не le pin собачий, а яркая, самостоятельная, свободная, ищущая личность, творческая индивидуальность, прежде всего и во первых, нет такой поэмы в стихах “Без кого на Руси жить хорошо”, не надо нам арапа (араба? Саддама Хусейна, производящего химическое оружие, запрещенное Женевской конвенцией?) заправлять, из мухи любим раздуть слона, нет антисемитизма, всё сильно преувеличено. Очень смел, слишком, готов утверждать, что и запоров в их роду никогда не было, выдумки. Заблудившийся заблудок. Загиб, перегиб, хамски заявил произвол и своеволие, во(а?) мху я по колено, отстаивает право на независимость и собственную судьбу. Дерзновенный, революционный дух, мужественная, честная улыбка Каина на морде, жесткость и жестокость молодости. И — хамство! Хватит черных мифов о кишиневском погроме! Бесстрашие, наглость. Судорожное нетерпение.
А чего он потерял в этой России? Говорит, что это его родина! Почва! Спятил. Да какая родина (просто курьез), когда он, остолоп, родился в Израиле, обрезан. Чушь собачья, книжная, воображаемая, выдуманная, виртуальная мнимость, манящая беспутная абстракция, от книг это, начитался “Братьев Карамазовых”, не Пушкина, а эту проклятую книжку следовало забросить куда подальше, за мельницу, небо было бы чище без этого гения, на душе легче и спокойнее, миф, начитался молокосос Достоевского, разговоры с чертом, ум за разум заскочил, сбит им с толка, голова засорена плевелами вздора, крыша поехала, задернулось плотной, черной завесой солнце, забыл, потерял свое имя (крепость Господняя), заочно безумно в Россию влюбился, проще, начисто, лже-оргазм, мерещится ему всё время интеллигибельная, несокрушимая, распрекрасная Россия! Нам смешно. Идиот, свет таких идиотов не видывал, на всемирном конкурсе идиотов занял бы 2-е место! А он твердит: В Россию! В Россию! Там — видно будет. Авось, русское авось, душа горит, азартная натура, русский всадник без головы, чудо-тройка, скачет, галоп, сам не зная куда. Нисколечко не страшится, что отца может каверзный кондратий серьезно завалить, какую дюжую совесть (термин Ибсена, слишком лояльный, осторожный перевод, лучше бы перевести — сучью, по существу это синоним) надо иметь, чтобы так относиться к родителям, такую подлянку подкинуть.
Не надо было пускать! Безмозглые дураки родители, сами во всем виноваты, можно было бы пофантазировать, донять, пронять на пользу дела юное сердце жалкими словами; следовало знать, что от России не легко заречься, что это не просто пьянь, вечная, беспросветная тьма, дырка от бублика, пустая, страшенная, черная дыра, в ней есть страшное притяжение, манит, сверкающая греза, песня песней, оптический обман, завлекает властная чара.
Стало быть, начинается, явил, обнаружил негожее, вызывающее, взбаламошное (это у них в роду, в крови, во вздорных, необратимых мутациях), легкомысленное поведение, добровольно на всех парах несется, мчится, дуй до горы, подожди, рога обломают, стало быть, летит, высокое парение, умылся из Израиля, заявился у нас, на Святой Pycи, остановился, приютился, бросил первый якорь, естественно, у деда, сексуального маньяка и бывшего диссидента; надо не забыть, сообщить злоязычие, интересно, что после печальной истории Якира и Красина муж Марины как бы опомнился, протрезвел, вышел из диссидентской комы, вообще разочаровался в людях порядком, разочаровался в распрекрасном правозащитном движении, ориентированном на Хельсинские соглашения, пошел в разнос, решительно порвал с этой публикой, да все эти Якиры, Красины (где твои глаза раньше были?), Амальрики Литвиновы, Сахаровы, имя им легион, — не люди, одно чванство (да как язык у тебя поворачивается?), не уважаю, не настоящее, маргарин; как не порвать с диссидентством, когда тебя раз в неделю тягает на допрос Александровский, жучит отечески, говорит хорошие, вразумлявщие, очень благоразумные речи. Да Павел Иванович много умней, честней всей этой дряни, умнее и благороднее, обещал не сообщать ничего на работе, и не сообщил (новое в марксизме!), мне стыдно не того, что я не был на Красной площади, когда ввели войска в Чехословакию, в Москве не было, шестерил, за инструкциями в ссылку к Красину ездил, а то бы обязательно увязался за ними, мне другого стыдно — зависел от этих ничтожных, тщеславных, чванливых людишек, пресмыкался пред Якиром, супермен, сын командора, символ, стыдно, очень стыдно, что подписывал их тщеславные, поганые писульки, не мог отказать, не хватало мужества плюнуть им в физиономию, сказать твердое нет, согнули в бараний рог, вот чего мне стыдно!
Еще одна измена, я изменял и многому и многим (Долой Березняки! Долой Марину! Долой демократическое движение!), не зря этого позорника Сахаров проклял; после благополучного, своевременного дезертирства ушел с головой в математику, говорят, у него есть интересный результат, так и говорят, таков их лексикон, удивляемся, оказывается - выдающийся математик, кто мог подумать, этот, ни рыба, ни мясо, тюха, очарованная душа, всегда под чьим-нибудь влиянием, вот уж никто не думал, можете ли представить, член-корреспондент, сначала Российской Академии, а когда эти все академии слились, то заделался настоящим академиком (вписан в ранг бессмертных, Александровскому следователю Якира и Красина, низкий поклон, мы ему обязаны: для математической науки сохранен ценный кадр); сильно переменился Юра, даже внешне, его не узнаешь, облысел порядком, помятое, опухшее лицо, вообще-то такая же очарованная душа, шалун, сладострастник с расстроенным, докучливым, больным воображением, слабина, привычки, необузданный выпивоха, допускающий частенько крайности, широкая русская натура и со всячиной, Рогожин, Митя Карамазов; ко внуку у Юры чувства проснулись, увлекся, души не чает расчувствовавшийся и состарившийся дед, с ласковым придыханием зовет Голубчиком, Зайчиком, как когда-то звал сына, ухилявшего в Израиль, живи, трехкомнатная квартира — твоя, нет проблем, ты — наследник!..