Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
Шрифт:
Видно, угадав княжьи помыслы, Чуб продолжил начатый разговор:
– Вот каких бойцов царю Ивану надо, эти не чета мне, старику. С такими можно не только отразить поляков, но до самой Варшавы дойти. И казачество, сам видишь, как их уважает. Ежли Ваньки примут твою сторону, многие станичники в войско государево пойдут. Хотя Кольцо навряд ли царю служить захочет. Он волю вольную превыше всего ценит. Даже здесь, на Дону, со своей ватагой казаков, душой и телом ему преданных, сам по себе живет. А вот младший Ванька, – Чуб снова улыбнулся, взглянув на Княжича, – хоть и атамана друг первейший и молодой еще, но во всем свое мнение имеет. Как-никак отца Герасима приемный сын, а тот его правильно
21
Ропот, вызванный явлением Кольцо и Княжича, помаленьку стих. Ждать больше было нечего, тысячи пар глаз с интересом, недоумением и даже ненавистью смотрели на посланника царя. Взяв у одного из сподвижниковдворян дарованное государем знамя, Новосильцев подъехал к казачьему строю и встал напротив есаула. Помолодому звонким от волнения голосом он начал свою речь:
– Воины православные, царь всея Руси Иван Васильевич поклон вам шлет!
Услышав про поклон, многие станичники довольно улыбнулись. Получив сию, хоть малую, но поддержку, князь Дмитрий уже смелей продолжил:
– Доселе небывалая угроза, нависшая над всей отчизной нашей, подвинула помазанника божьего обратиться за вашей помощью. Король шляхетский пришел с войной. Не только московитов, а и прочий русский люд желает обратить Стефан Баторий в поганую латинскую веру. Именем святой церкви православной призывает вас великий государь вступить в его войско и отразить сие, под стать татарскому, нашествие. Кому как не казакам, прирожденным бойцам, встать на пути у супостата и преумножить славу своего вольного христолюбивого воинства. Перед лицом смертельной для Родины опасности предлагает царь Иван забыть обиды, что были между Доном да Московией, и вместе воевать с католиками, посягнувшими не только на жилища и свободу нашу, но и веру православную, самую праведную на всей земле.
Развернув знамя, которое сразу же затрепетало на ветру, Новосильцев уже обретшим твердость голосом от своего имени сказал:
– Мне, князю Дмитрию Новосильцеву, государь вручил это знамя. Под сей хоругвью да под покровительством Георгия Победоносца те из вас, кто отважится вступить в казачий полк войска царского, пойдут в священный бой.
Закончив речь, он вытер пот со лба и вопрошающе взглянул на станичников.
После недолгого молчания из первого ряда, а именно там стояли наиболее заслуженные воины, на круг вышел самый старый атаман Матвей Безродный. Без всяких предисловий он задал волновавший всех собравшихся вопрос:
– А скажи-ка нам, посол царя Московского, что за порядки в полку этом будут, казачьи или царские? Кто станет в нем начальствовать? Мы, станичники, испокон века сами атаманов выбираем, а в царевом войске государь с подсказки бояр воевод назначает.
– Раз казачий полк, значит, атаман и есаулы, вами избранные, командовать им будут, – ответил Новосильцев, аж похолодев от своего скоропалительного решения. Он уже представил, какой отклик оно найдет у прибывших с ним дворян, про царя ж с боярами даже подумать было страшно. Но иного пути не было. Князь прекрасно понимал, что под прямое начальство царских воевод эти люди, давно забывшие о страхе да покорности, просто не пойдут, а его мечты о спасении отечества и веры великим казачьим войском так и останутся мечтами.
Новая волна одобрительного ропота прокатилась по рядам станичников. Лица большинства из них выражали уже явный интерес к речам посланника. Нисколько не смущаясь своей молодости, что еще раз убедило Новосильцева – доблесть ратная в кругу казачьем ценится не меньше прожитых годов, вслед за старым атаманом слово взял Ванька есаул. Размахивая длиннопалыми, унизанными перстнями руками, он громко, чтобы слышно было всем, выкрикнул:
– Верно говоришь, давно пора шляхту рылом заносчивым в дерьмо окунуть. Только как же с татарвою быть прикажешь? Пыль дорожная за нами лечь не успеет, а они уже на Русь в набег пойдут. И кто нехристей сдерживать будет, али позабыли царь с боярами, как крымцы на Москву ходили да огнем ее пожгли?
Еле сдерживая улыбку, вызванную задорным видом Княжича, Новосильцев рассудительно изрек:
– Времена, Иван, меняются. Вы, станичники, так пугнули татарву, что они теперь не о набегах думают, а о том, как бы свои улусы от вас уберечь. То султану, то царю шлют жалобы, просят казаков унять. Кому уж, ежели не мне, последние пять лет служившему послом в Бахчисарае, об этом не знать. Хотя, конечно, есть правда в твоих словах. Ордынцам только дай почуять слабину – сразу обнаглеют. Но не все ж казаки на войну уйдут. Полагаю, на Дону в достатке сил останется, чтоб нехристям острастку дать. Ну а то, что вы коней ногайских станете поменьше угонять, может быть, и к лучшему. Не время нынче татар да турок злить, шляхта враг куда опаснее.
Стоявший позади Княжича казак, высунув из-за его спины свою черноволосую, раскосую личину, шутливо заявил:
– Ты, ваша милость, речи есаула нашего в голову особо не бери, он на татарах помешанный чуток. Как только перепьет, они ему мерещиться начинают. Раз на гулянке за ордынца меня принял, так с саблей гнал до самого Дону, пришлось аж на тот берег плыть, только тем и спасся.
Веселье, всколыхнувшее толпу, казалось, остудило накал страстей. Все последующие вопросы были малозначительны, и Новосильцев легко находил на них ответ. Княжич, изумленный тем, что царев посланник знает его по имени и наслышан даже о разбойных Ванькиных делах, тоже более не нарушал спокойствия. Но не тут-то было. Громом среди ясного неба прозвучал для князя Дмитрия спокойный голос Ивана Кольцо, хранившего доселе полное молчание.
– Ну и что же, князь, за все за это будет нам?
Сметливый Новосильцев сразу понял – настоящая схватка за казачьи умы и души только начинается и главным противником его в ней станет разбойный атаман. Стараясь не выказывать своего беспокойства, он столь же бесстрастно вопросил:
– Как прикажешь понимать тебя?
– Да очень просто, – по-прежнему невозмутимо ответил тот. – Какую царь сулит казачеству награду за службу воинскую? Слов красивых, очень даже правильных тобой в избытке было сказано. Одного лишь я не уразумел, чем платить твой Грозный-государь за нашу кровь собирается? Шляхту я не понаслышке знаю, на редкость народ поганый, но ни в трусости, ни в неумении ратном поляков не упрекнешь. Ежели без похвальбы сказать, то в доблести они и нам, казакам не уступят. Так что, князь, зовешь ты моих братьев на дело шибко кровавое. Коли половина станичников до дому живыми возвернутся, уже можно считать – господь великую к ним милость проявил.
Заметив, как помрачнел посланник государев, Кольцо уже запальчиво продолжил:
– Ты не думай, я не из корысти этот разговор веду, просто жажду справедливости. Ведь даже псу сторожевому, когда он от волков овец отару защитил, кусок сладкий полагается, но нам, как погляжу, и этого никто не обещает. Чего там царь с боярами сулит – провинности былые позабыть? Так ведь мы не мужики, мы воины вольные, не сохой, а саблей хлеб свой добываем. Стало быть, все те, кто уцелеет, рано или поздно вновь на Волгу за зипуном отправятся. И как тогда? Опять мы станем воры и разбойники, вновь петля да плаха по нам заплачут. Что на это, князь, ты мне ответишь?